Театр Теней
Шрифт:
Вирломи же знала, что все как раз наоборот. Интеллектуалы в университете были все на одно лицо. У них были одни и те же глубокие мысли об одних и тех же мелких эмоциях и тривиальных дилеммах. И подсознательно они сами это понимали. Когда происходило какое-нибудь реальное событие, такое, что потрясало до самого сердца, они выходили из игры университетской жизни, потому что реальность должна была разыгрываться на иной сцене.
В деревнях жизнь велась ради жизни, не ради игр в первенство и показухи. Умных людей ценили за умение решать проблемы, а не говорить о них красиво. В любой точке
Но другая мысль тут же отвечала: нет, не могла бы. Нравится тебе это или нет, но ты одна из университетских. Ты можешь выходить в реальный мир, но места тебе здесь нет. Тебе надо жить в идиотской мечте Платона, где мысль – реальность, а реальность – тень. Ради этого ты родилась, и твои переходы из деревни в деревню – только чтобы учить этих людей, учиться от них, играть ими для достижения собственных целей.
Но мои цели, думала она, – это дать им дары, которые им нужны: мудрое правление или хотя бы самоуправление.
И тут она над собой смеялась, потому что эти две цели противоречили друг другу. Пусть даже индийцы правят индийцами, это не будет самоуправлением, потому что правитель правит народом, а народ – правителем. Это взаимное правление, и на лучшее даже надеяться не приходится.
Но теперь дни странствий окончились. Она вернулась к мосту, где стояли в свое время защищавшие его солдаты, а жители окрестных деревень сочли ее чем-то вроде божества.
Она пришла без фанфар, вошла в деревню, где ее сердечнее всего принимали, и заговорила с женщинами у колодца и на рынке. Она пошла к ручью, где они стирали, и помогла им стирать. Кто-то предложил поделиться с ней одеждой, чтобы она могла постирать свои грязные лохмотья, но она рассмеялась и ответила, что от стирки они разлетятся в пыль, но она бы предпочла заработать себе новую одежду, поработав на семью, где ей могли бы одежду выделить.
– Госпожа, – сказала одна женщина застенчиво, – разве не кормили мы тебя на мосту ни за что?
Значит, ее узнали.
– Но я хотела бы отработать ту доброту, которую вы ко мне там проявили.
– Ты нас много раз благословляла, госпожа, – сказала другая.
– И сейчас ты благословляешь нас, появившись среди нас.
– И стирая с нами.
Значит, она все еще божество.
– Я не та, кем вы меня считаете. Я ужаснее ваших самых жутких страхов.
– Для наших врагов, надеемся мы, госпожа.
– Для них – да. Но я возьму ваших мужей и сыновей воевать с ними, и многие из них погибнут.
– Половина наших мужей и сыновей уже взяты на войну с китайцами.
– Убиты в бою.
– Пропали без вести и не могут вернуться домой.
– Уведены в плен китайскими дьяволами.
Вирломи подняла руку, успокаивая женщин:
– Я не потрачу зря их жизни, если они будут повиноваться мне.
– Тебе не надо идти на войну, госпожа, – сказала одна старая карга. – Нехорошо это. Ты посмотри на себя, молодая и красивая. Ложись с кем-нибудь из наших молодцов или стариков, если тебе захочется, и делай детей.
– Когда-нибудь, – ответила Вирломи, – я выберу себе мужа и буду с ним делать детей. Но сегодня мой муж – Индия, и его проглотил тигр. Я должна довести тигра до тошноты, чтобы он выблевал моего мужа обратно.
Некоторые из них захихикали, представив себе эту картину. Но остальные были мрачно-серьезны.
– И как ты это сделаешь?
– Я подготовлю своих людей, чтобы они не погибали из-за ошибок. Я соберу оружие, которое нам нужно, чтобы никто не погиб из-за того, что не был вооружен. Я буду действовать тайно, чтобы мы не навлекли на себя гнев тигра, пока не будем готовы так сильно его ранить, чтобы он уже никогда не оправился.
– Ты не принесла с собой атомную бомбу, госпожа? – спросила та же карга. Явно из недоверчивых.
– Использовать такие вещи – оскорбление для Бога, – сказала Вирломи. – Бог мусульман сжег свой дом и повернул лицо свое против них за то, что они применяли такое оружие друг против друга.
– Я пошутила, – устыдилась карга.
– А я нет. Если вы не хотите, чтобы я использовала ваших мужчин так, как я описала, скажите мне, и я уйду и найду другое место, где со мной согласятся. Быть может, ваша ненависть к китайцам не так сильна, как моя. Быть может, вы довольны тем, что делается на этой земле.
Но они не были довольны, и ненависть их, похоже, была сильна.
Вопреки обещанию, на обучение было немного времени, но Вирломи не собиралась использовать этих людей для открытого боя. Им предстояло быть диверсантами, саботажниками, подрывниками, ворами. Они сговаривались со строительными рабочими о краже взрывчатки, они учились ею пользоваться, они строили сухие склады в земле в джунглях, лепившихся к крутым холмам.
И они ходили в ближайшие селения и вербовали других, и те шли еще дальше и дальше, строя сеть диверсантов возле каждого моста, который можно было взорвать, чтобы лишить китайцев возможности пользоваться дорогами через границу Индии для перевозки и снабжения войск.
Репетиций быть не могло, никаких прогонов всухую. Ничего нельзя было сделать, чтобы не привлечь к себе подозрения. Вирломи запретила своим людям как бы то ни было провоцировать китайцев или мешать бесперебойному движению китайского транспорта в горах и холмах.
Некоторые брюзжали по этому поводу, но Вирломи сказала:
– Я дала слово вашим женам и матерям, что вы не будете погибать напрасно. Еще много будет впереди смертей, но лишь тогда, когда они помогут чего-то достигнуть, чтобы выжившие могли сказать: «Мы это сделали, а не кто-то за нас».
Она больше не входила в селения, но жила там, где жила когда-то: в пещере возле моста, который взорвет сама, когда придет время.
Но она не могла позволить себе быть отрезанной от мира. Поэтому три раза в день один из ее людей входил в сеть и проверял ее почтовые тайники, распечатывал пришедшие туда письма и приносил ей. Она научила их, как стирать информацию из памяти компьютера, чтобы никто не увидел то, что компьютер показал ей. А принесенные распечатки она сжигала, прочитав.
Письмо Питера Виггина пришло вовремя, и потому она была готова, когда ее люди прибежали к ней, задыхаясь.