Театр теней
Шрифт:
— Увидимся завтра.
— Разумеется.
Дверь тихо закрылась.
"Спокойной ночи. Крепко спите.
Укусит клоп — его давите".
6
После завтрака все они собрались в гостиной, и Лодж, переводя взгляд с одного лица на другое, понял, что под их внешним спокойствием скрывается непередаваемый ужас; он почувствовал, как беззвучным криком исходят их души, одетые в непроницаемую броню выдержки
Кент Форестер не спеша старательно прикурил от зажигалки и заговорил небрежным будничным тоном, словно бы между прочим, но Лодж, наблюдая за ним, отлично сознавал, чего стоило Кенту такое самообладание.
— Нельзя допустить, чтобы это вконец разъело нас изнутри, произнес Форестер. — Мы должны выговориться, поделиться друг с другом своими переживаниями.
— Иными словами — подыскать разумное объяснение тому, что произошло? — спросил Сиффорд.
— Я сказал «выговориться». Это тот случай, когда самообман исключается.
— Вчера на экране было девять персонажей, — произнес Крейвен.
— И кит, — добавил Форестер.
— Вы считаете, что один из…
— Не знаю. Если это проделал кто-то из нас, пусть он или она честно признается. Ведь все мы способны понять и оценить шутку.
— Если это шутка, то шутка отвратительная, — заметил Крейвен.
— Это уже другой вопрос, — сказал Форестер.
— Если бы я узнал, что это просто мистификация, у меня бы камень с души упал, — проговорил Мэйтленд.
— То-то и оно, — подхватил Форестер. — Именно это я и желал выяснить.
— У кого-нибудь из вас есть что сказать? — немного погодя спросил он.
Ни один из присутствующих не проронил ни слова.
Молчание затянулось.
— Никто не признается, Кент, — сказал Лодж.
— Предположим, что этот горе-шутник хочет сохранить инкогнито, проговорил Форестер. — Желание вполне понятное при таких обстоятельствах. Тогда, может быть, стоит раздать всем по листку бумаги?
— Раздайте, — проворчал Сиффорд.
Форестер вытащил из кармана сложенные пополам листы бумаги и, аккуратно разорвав на одинаковые кусочки, роздал присутствующим.
— Если вчерашнее происшествие произошло по вине одного из вас, ради всего святого, дайте нам знать, — взмолился Лодж.
Листки вернулись к Форестеру. На некоторых было написано «нет», на других — «какие уж там шутки», а на одном — «я тут ни при чем».
Форестер сложил листки в пачку.
— Что ж, значит, эта идея себя не оправдала, — произнес он. Впрочем, должен признаться, что я не возлагал на нее особых надежд.
Крейвен тяжело поднялся со стула.
— Нам всем не дает покоя одна мысль, — проговорил он. — Так почему же не высказать ее вслух?
Он умолк и с вызовом посмотрел на остальных, словно давая понять, что им не удастся его остановить.
— Генри здесь недолюбливали, — сказал он. — Не вздумайте это отрицать. Человек он был жесткий, трудный. Трудный во всех отношениях — такие не пользуются расположением окружающих. Я сблизился с ним больше, чем остальные члены нашей группы. И я охотно согласился сказать несколько слов в его память на сегодняшней панихиде, потому что, несмотря на трудность своего характера, Генри был достоин уважения. Он обладал такой твердой волей и упорством, какие редко встретишь даже у подобных личностей. Но на душе у него было неспокойно, его мучили сомнения, о которых никто из нас не догадывался. Иногда в наших с ним кратких беседах его прорывало, и он говорил со мной откровенно — по-настоящему откровенно, как никогда не говорил ни с кем из вас.
Генри стоял на пороге какого-то открытия. Его охватил панический страх. И он умер.
А ведь он был совершенно здоров.
Крейвен взглянул на Сью Лоуренс.
— Может, я ошибаюсь, Сьюзен? — спросил он. — Скажите, был он чем-нибудь болен?
— Нет, он был здоров, — ответила доктор Сьюзен Лоуренс. — Он не должен был умереть.
Крейвен повернулся к Лоджу.
— Он недавно беседовал с вами, правильно?
— Дня два назад, — сказал Лодж. — На вид он казался таким же, как всегда.
— О чем он говорил с вами?
— Да, собственно, ни о чем особенном. О делах второстепенной важности.
— О делах второстепенной важности? — язвительно переспросил Крейвен.
— Ну ладно. Если вам угодно, извольте, я могу уточнить. Он говорил о том, что не хочет продолжать свои исследования. Назвал нашу работу дьявольским наваждением. Именно так он и выразился: «Дьявольское наваждение». — Лодж обвел взглядом сидевших в комнате людей.
— Он говорил с вами настойчивей, чем прежде?
— Мне не с чем сравнивать, — ответил Лодж. — Дело в том, что на эту тему он беседовал со мной впервые. Пожалуй, из всех, кто здесь работает, один он никогда прежде ни при каких обстоятельствах в разговоре со мной не затрагивал этого вопроса.
— И вы уговорили его продолжить работу?
— Мы обсудили его точку зрения.
— Вы его убили!
— Возможно, — сказал Лодж. — Возможно, я убиваю вас всех. Или же каждый из вас убивает себя сам. Почем я знаю? — Он повернулся к доктору Лоуренс: — Сью, может человек умереть от психосоматического заболевания, вызванного страхом?
— По клинике заболевания нет, — ответила Сьюзен Лоуренс. — А если исходить из практики, то боюсь, что придется ответить утвердительно.
— Он попал в ловушку, — заявил Крейвен.
— Вместе со всем человечеством, — в сердцах обрезал его Лодж. Если вам не терпится размять свой указательный палец, направьте его по очереди на каждого из нас. На все человеческое общество.
— По-моему, это не имеет отношения к тому, что нас сейчас интересует, — вмешался Форестер.
— Напротив, — возразил Крейвен. — И объясню почему. Из всех людей я последним поверил бы в существование призраков…