Театр в квадрате обстрела
Шрифт:
Поэтическая часть будущей комедии была сразу же вверена Азарову. Однако именно Мишины стихи, явно самодеятельные, корявые, у Азарова не выходили: получалось по-разному, но каждый раз — профессионально. Тогда вирши Миши Чекрыгина сочинил Крон:
Нам эта честь досталась не случайно: Какая б ни случилася беда, Команда наша вверенную тайну Не выдадет фашистам никогда!..Азаров, между тем, писал куплеты Эдди Чижова. Эти куплеты зажили после премьеры спектакля самостоятельной жизнью. В них, как видно, заключалась известная нарицательность; некоторые строки прочно вошли в шуточный обиход моряков:
КтоРаботая над комедией, авторы стремились избежать опереточных штампов. Но нельзя, да и не нужно было избегать опереточных актерских амплуа. Команда катера «Орленок» — командир, боцман, машинист и комендор — соответствовала, выражаясь театральным языком, определенным амплуа: герой-баритон, комик и два простака. Будущий постановщик спектакля Янет определял исполнителей. То были артисты, имена которых еще перед войной знал в городе каждый любитель театра, чьи фотографии продавались в газетных киосках, чьи автографы благоговейно хранили школьницы и чье участие в новом спектакле обеспечивало театру аншлаг.
Иван Кедров, исполнитель роли лейтенанта Кедрова, командира катера, был ведущим героем Театра музыкальной комедии, кумиром целого поколения любительниц оперетты. Старого боцмана должен был играть комик, Александр Александрович Орлов, знаменитый дядя Саша, как называл его весь театральный город. Роль Жоры Бронзы досталась, конечно, Валентину Свидерскому, «простаку»; он играл и двигался необычайно легко. Роль Миши Чекрыгина получил другой «простак» — Анатолий Королькевич.
А в пьесе, между тем, появлялись новые персонажи, в их числе и женщины. И список исполнителей пополнялся новыми известными ленинградцам именами.
Амплуа Лидии Колесниковой называлось «героиня». Став после окончания Консерватории примадонной ленинградской оперетты, Колесникова блистала перед войной в эффектных ролях венских красавиц. Теперь она репетировала роль разведчицы Елены.
Нина Пельцер — танцовщица, чей темперамент в танце стал легендарным; она не знала в балете технических трудностей. В дни первой блокадной зимы она почувствовала, что отмораживает ноги. Артистка заметила, что более или менее добротные валенки носили в основном вагоновожатые — пока не встали трамваи. Нина Васильевна отправилась к начальнику трамвайно-троллейбусного треста и огорошила его просьбой: «Спасите мои ноги!» Начальник треста, отделавшись от недоумения первых минут, дал распоряжение выписать артистке единственное, что имелось в наличии, — пару огромных мужских валенок. Знаменитые ноги были спасены. Но в валенках нельзя танцевать. А на сцене театра в зимнее время стояла такая низкая температура, что ноги танцовщицы успевали окоченеть даже за несколько минут выступления. Сразу после номера артистку принимали за кулисами в овчинный тулуп и отогревали ее у буржуйки.
Не мог обойтись без Пельцер и новый спектакль.
Амплуа Нины Болдыревой — «каскадная». Это амплуа предполагает сочетание певицы и танцовщицы в одном лице, блеск синтетического искусства, каскад бравурных куплетов и танцев. От «каскадной» не требовалось особенно высокого вокального мастерства, но зато двигаться, танцевать надо было с блеском. В те дни, к которым относится мой рассказ, по вечерам Болдыреву можно было застать за странным занятием, которое, вероятно, насторожило бы органы безопасности: артистка при свете коптилки внимательно читала документальные труды на одну и ту же тему — «Разведчики мировой войны», «Американская разведка во время мировой войны», «Английский шпион в Германии». В каждой из этих книг рассказывалось о женщинах-шпионках. Нет это не было увлечением детективной литературой. Болдырева готовилась к исполнению роли Кисы, которая оказывается в пьесе вражеской шпионкой.
А роль Эдди Чижова взял на себя Николай Яковлевич Янет, ведущий комический артист театра.
21 августа Крон написал первую реплику будущей пьесы. А 4 сентября в доме на Песочной уже устроили читку двух актов героической комедии «Раскинулось море широко». На читку авторы пригласили Янета. Крон прочел вводную часть первого акта, Вишневский подхватил и читал дальше — все, что было готово. Он читал больше двух часов, как всегда, страстно, волнуясь, бурно жестикулируя.
Янет поначалу не очень верил в успех необычного творческого предприятия. Теперь художественный руководитель театра пришел в восторг. То, что он услышал, превзошло самые смелые его ожидания. Янет вскакивал, жал руки, радостно улыбался. «Замечательная вещь! — говорил он драматургам, — это о Ленинграде!» Было очевидно, что пьеса получается, уже получилась, что есть в ней острый сюжет, роли, характеры, есть в пьесе боевая современная тема — все то, чем Театр музыкальной комедии до сих пор не был избалован.
Настала пора подумать о музыке. К ее созданию также были привлечены балтийцы — композиторы В. Витлин, Н. Минх и Л. Круц. С ними работал Азаров.
Выпадали дни, когда дело не клеилось. Сжатые сроки требовали напряжения всех сил, а силы из-за недоедания быстро иссякали. Друзья старались шутками поддерживать друг в друге бодрое настроение. С этой же целью начали они выпускать «Боевой листок н-ского соединения 3-х авторов». Рукописный листок выходил ежедневно. В нем соавторы публиковали сводки о ходе работы, критиковали друг друга за задержку «запчастей». Азаров рисовал карикатуры. Однако добиваться портретного сходства он не умел и изображал одни кители и фуражки.
7 сентября вышел очередной номер «Боевого листка». На этот раз он был посвящен чрезвычайному происшествию: Крон проспал и не принес в квартиру воды. Шапка газеты гласила: «Чрезмерный сон причина пожара, на сон не читайте Надсона и Жарова. Вл. Маяковский». Вишневский написал передовую: «В то время, как демократия всего мира без устали кует победу, встречаются некоторые товарищи, которые спят даже днем! Это представляет вред как с политической точки зрения, так и с медицинской, если не сказать больше. Такие товарищи не идут в ногу с массами…» Далее следовал рисунок. Крон был изображен спящим на диване, а рукопись на столе — оплетенной паутиной. Сам провинившийся выступал с покаянием: «Я, конечно, товарищи, виноват. Я отмежевываюсь от своего сна, тем более, товарищи, что я выспался. Я признаю, товарищи, что мое признание ошибок является недостаточным и неглубоким. Но я прошу, товарищи, учесть, что я в детстве угнетался капитализмом и даже еще до сих пор некоторые элементы пытаются на мне возить воду. От этого я, товарищи, изнемог… А Надсона и Азарова я на ночь не читал, никому не давал и ни у кого не брал». В этом же номере приводилась сводка: «По 1 акту — 75 %, по 2 акту — 60 %, по запчастям и куплетам — 9 %». А в верхней части газеты крупными красными буквами стояло: «Мяса!»
По утрам Матюшина скрашивала завтрак репой и турнепсом со своего маленького огорода. Они давали, возможно, какое-то количество витаминов, но не ощущение сытости. Однажды Янет принес в дом на Песочной двести граммов красной икры и три сигары: артистам Театра музыкальной комедии жилось в те дни немного легче, чем другим. Они почти ежедневно бывали с концертами на кораблях, в воинских частях. И, отправляясь туда, знали, что будут относительно сыты. Актеры, более чем когда-либо, стали любимцами города и армии. Город и армия делали все возможное, чтобы поддержать их.
А еще через несколько дней, поздно вечером, к писателям на Песочную улицу приехал член Военного совета Н. К. Смирнов.
Друзья по-военному поднялись перед адмиралом. Неожиданный гость обвел лучом фонаря комнату, осветил «Боевой листок» и увидел размашисто написанное слово: «Мяса!» Адмирал позвал своего водителя и шепнул ему что-то. Тот вышел из комнаты. А через некоторое время вернулся и положил на стол три копченых языка, маленькую баночку мясных консервов и немного спирта. Языки были тверды, как подметка. Писатели с трудом резали их острыми матросскими ножами и не жевали, а сосали долгожданное мясо, ощущая во рту вкус соли…