Театр в квадрате обстрела
Шрифт:
Цифры запечатлеваются крупно и многозначительно. Зритель, не забудь! Запомни эту дату! 22 июня состоится балет «Ромео и Джульетта»!
Это — последний кадр кинохроники, снятый в мирном, довоенном Ленинграде.
Это — первый кадр, с которого начнется бесконечная вереница других, военных, блокадных съемок.
Блокадная хроника — живой памятник времени. Остановленные, способные возрождаться мгновения. Их не всегда назовешь прекрасными: в них причудливо перемешаны горе, страдания, боль и кровь умирающих, динамика борьбы и статика смерти, торжественность прекрасного и сурового города и будничность повседневного блокадного быта.
Замерли в задумчивости ополченцы — сейчас они уйдут на фронт. Хмурые, небритые, очень разные лица. У них только одна общая черта: возле правой щеки — прямая линия штыка.
Пулково. Разрушенная башня обсерватории. Окоп. Солдат с винтовкой. Он защищает здесь от фашизма науку. Вселенную. Это профессор Огородников, астроном.
В госпитале перевязывают раненую девочку — Женю Бать.
Старая женщина несет в дрожащих руках тарелку супа; споткнувшись, падает. Суп разливается. Женщина неподвижна.
Академик архитектуры Никольский рисует в дневнике арку Победы — для встречи войск-победителей. Архитектор сидит в шубе и валенках, обмотан шарфами. Рядом с ним — холодная буржуйка.
Знаменитая решетка Летнего сада. Ее снимали фотографы и кинооператоры всего мира. Но такого кадра нет ни у кого. Мимо заснеженной решетки, с трудом переставляя ноги, бредет закутанный человек. Останавливается. Берется руками за решетку. Качается. Медленно сползает в сугроб. И остается неподвижен. На протяжении этих секунд камера приближается к падающему человеку. Может быть, оператор успеет поднять живого? Нет. Камера снимает мертвого.
Невский завален снегом по пояс человеку. Вдоль проспекта — тропинки как в лесу. Занесенные сугробами троллейбусы разбросали сорванные бугели в разные стороны. Висят гирлянды проводов. Похоже на театральную декорацию.
Табличка на воротах: «Пункт сбора покойников». Кинокамера склоняется над каждым, как в последнем прощании.
Человек в пальто сидит за роялем, пытается играть. Пальцы не слушаются. Но он настойчиво играет. Композитор Асафьев работает.
Зал Публичной библиотеки. На столах, рядом с лампами, чадят коптилки. Бородатые, закутанные люди листают страницы книг, неторопливо делая пометки на бумаге. Один из сидящих аккуратно, но почти не глядя, автоматически, собирает крошки от уже съеденной порции хлеба.
Взрывы. Столбы огня, дыма, известки.
Солдаты стреляют, стреляют, пригибаясь к снежному бугру.
Взмывают в серое небо самолеты.
Заводской цех. Под его пробитыми стропилами плывет отремонтированный танк.
Работают женщины. Ловко, сноровисто подают они один снаряд за другим.
Зоологический сад. Лежит тело убитой во время бомбежки слонихи.
Зал Театра драмы имени Пушкина. Мерцает старинная позолота. Идет спектакль «Раскинулось море широко». В креслах партера — красноармеец в полушубке, перепоясанный ремнями, с оружием; старик в ушанке; женщина с ребенком на руках; хорошенькая светловолосая девушка. Все захвачены пьесой, игрой актеров. На сцене — веселый матросский танец.
Деревянная, но настоящая арка Победы. Под нею проходят воины-победители, освободившие Ленинград, — смущенные, улыбающиеся люди. Рядом с аркой стоит академик архитектуры Никольский.
Девушка играет на рояле. Вам не узнать ее — это Женя Бать.
Эрмитаж. Красноармейцы вносят в залы и тут же осторожно распаковывают ящики с сокровищами искусства. Мимо, придирчиво поглядывая, проходит академик Орбели со всклокоченной бородой.
Кадры, кадры, кадры — живые и мертвые, запечатленные мгновения, которые никогда не повторятся. Торжество факта…
Все это увидели и сняли для людей операторы блокадного Ленинграда и среди них — высокий молчаливый человек в очках, оператор и режиссер Ефим Юльевич Учитель.
Он работал в Ленинграде всю блокаду. Тысячи метров пленки намотались на приемную катушку его портативной камеры «Аймо». Камера стала постоянной спутницей Учителя, в ней заключался смысл и подвиг его блужданий по заснеженным улицам и фронтовым окраинам осажденного города. Оператор укрывал свою «Аймо» от мороза на груди, согревал под полушубком. И камера продолжала работать, фиксируя гитлеровские преступления, запечатлевая сопротивление ленинградцев.
Правда, в видоискателе «Аймо» люди и предметы казались миниатюрными. На пленке оставались отпечатки маленьких разрушенных домов, маленькие люди падали и умирали, маленькие солдаты устремлялись в атаку. Но крошечные кадры сберегли величие запечатленной трагедии. И сотни проекторов во всех странах мира, приняв пленку, снятую старенькой «Аймо», отбрасывают сегодня на белый холст грандиозные здания, охваченные огнем, искаженные ужасом лица детей во весь экран, великанов-солдат, преследующих ненавистного врага.
Работа. Съемки.
Встречи.
События.
Лето сорок первого года. Первые месяцы войны.
Учитель вдвоем с другом и земляком молдаванином Филиппом Печулом, тоже оператором кинохроники, едет в воинскую часть на Карельский перешеек.
По дороге, в штабе части, Учитель должен задержаться на четверть часа.
— Филипп, подожди, это недолго, поедем дальше вместе.
— Зачем мне ждать? Снимать же надо!
— Десять-пятнадцать минут ничего не решают. Подожди.
— Нет, поеду. Пока ты меня догонишь — я сниму самое интересное…
Машина уходит вперед.
Проехали километра полтора, и вдруг из-за сосен — автоматные выстрелы.
Водитель кинулся влево от дороги, Печул — вправо.
Раненый водитель успел заметить, как несколько вражеских разведчиков, стреляя на ходу, бросились вдогонку за кинооператором.
Больше Печула никто никогда не видел.
Учитель долго искал в лесу тело друга.
Не нашел ничего, кроме изодранной в клочья куртки…
26 декабря сорок первого года. Комната в студии кинохроники у Мельницы Ленина.