Театральный писатель
Шрифт:
Она кивнула с некоторой безнадежностью, рассказ на камеру продолжился.
Надо сказать, что охотничье ремесло на дикой, безлюдной природе – занятие не для слабых мышцами и головой. У племянника было сочетание слабости во всем, кроме дикой жажды наркоты, и Петя с ним здорово намучился.
В первую же пургу в начале октября племянник сгинул. Быстро наметало огромные сугробы у любой неровности, пускать собак по следу было бесполезно. Когда через три дня стихло и даже к полудню показался край солнца, собаки быстро нашли беглеца в ста метрах от избушки. Он залез в яму между кочек, моментально сверху надуло с метр, и он оказался в снежном гроте,
Но то Петя, а ятогда отказался лечить наркоманов. Рабочий коллектив вокруг, напряженный ритм, кто за ними присматривать будет… И потом, у меня не было индульгенции на какое-нибудь роковое несчастье с разбалованными мажорами…
ГАЗ замолчал, помолчала и Арно. Оператор намерился спросить, она кивнула, остановила запись и весомо произнесла:
– История неплохая, по крайней мере необычная с этой зимовкой наркомана в снежной яме… Но как её на сцену перенести? – Помолчала. – А вот про становление личности на севере, как человек меняется, мужает или наоборот опускается, что-нибудь такое можете вспомнить?
Следующий рассказ на камеру не перебивался.
На Севере важно иметь хорошую память и не повторять своих или чужих ошибок. Со мной как раз такой случай и произошел. Это было в конце 80-х, в Се-Яхе я командовал уже экспедицией, и очередной раз мы детализировали Тамбейскую группу, в частности, глубоко изучали Западно-Тамбейское месторождение.
Выехали мы на участок работ, строго на север, в декабре, в полную полярную ночь большой колонной тяжелых вездеходов. Впереди на лихом "газоне", за рычагами легкой и быстроходной танкетки главный механик Коля Кайгородов, на командирском месте я. Дорога до Тамбея простая, под берегом, лед в основном лежит на дне. Дальше от берега в Обской Губе после широкой трещины лед ходит вверх-вниз в зависимости от приливов, а у нас путь ровный и понятный. Ясно, мороз градусов сорок, но без ветра.
Долетели до фактории Тамбей часов за десять.Сабетты, где сейчас огромный завод по сжижению газа, тогда еще не было и даже не намечалось. Была фактория для снабжения ненцев, рядом пограничники жили, у них еще, помню, антенна была упакована в огромный белый шар. У командира я чуток задержался, мы выпили с ним немного спирта из банки с надписью "Крысиный яд!"
Далее колонна должна была повернуть налево и следовать точно на запад. Я заявил, что знаю эти места как свои пять пальцев, и никому не надо беспокоиться. Нет ничего проще держать точно на запад при звездном небе с ярчайшими светилами. Километров через пятьдесят мы обязательно пересечем свежие сейсмические маршруты, ориентированные с севера на юг. Мимо не проедешь, там полно следов от тракторов на снегу.
Держать на запад тоже просто, для этого надо высунуться из люка, и Полярная звезда всегда должна висеть над правым плечом как обещанная генеральская. Это в теории. А на практике в Москве Полярная звезда точно на севере, а в районе Тамбея она над головой.
Мы поехали на "газоне", я в люке, Коля за рычагами исполняет мои курсовые указания, сзади нависает десяток кабин высоких и огромных вездеходов, действие спирта быстро проходит или так кажется, но лицо мое в люке начинает страдать от минус сорока, проклятая звезда между тем все время вертится у зенита.
Чуть раньше я уволил одного идиота за подобное невежество и неуважение к Крайнему Северу. Теперь, подобно ему, завожу весь конвой в систему оврагов. Абсолютно человек без памяти, так и не научился на позорном опыте. Потом мой начальственный пыл заканчивается глубоким и неотвратимым сном, а тертые ребята, действительно в частых рейсах изучившие эти места, находят старый след.
Наутро в пищеблоке партии, за длинным столом все участники вчерашнего похода дружно завтракают. После тактичного молчания, среди стука ложек об алюминиевые глубокие тарелки задается невинный вопрос поварихе:
– Брага поспела, что ли? Чего-то первачом несет.
– С ума сошел, – повариха с ужасом озирается на меня, – какая брага, у меня весь сахар записан, а дрожжи только на пироги.
Она так искренне обиделась, что стало ясно, не гонит.
– От кого тогда несет? – Не унимается остряк. – Может перегар это? Вернемся, начальнику доложу, нельзя ведь в поле… А, забыл, Вы ведь здесь, Григорий Анатольевич? Вот прямо и докладываю. Перебрал вчера кто-то сильно. Надо бы выяснить.
Остальные перестали жевать и с интересом ждут развязки.
– Правильные все такие, даже послать некого. Трезвенники херовы. – Тяжело кряхтя, я пробираюсь к выходу под дружный хохот засранцев-подчиненных. – Погодите, попутает кого нелегкая выпить невпопад… – чем закончить, не нахожу.
Попадали все друг на дружку. Как дети малые. А еще элитой среди полярных водителей считаются, в Антарктиду с любым бы поехал.
***
– История хорошая, колоритная, слов нет. – Виолетта слегка оживилась.
– Слушать интересно, но как это на сцену протащить? Это для застолья хорошо пойдет, где люди травят байки друг другу. Хотя, есть примеры и таких спектаклей. В театре «Около» у Погребничко что-то подобное в спектакле «Магадан, в скобках кабаре»… не видели?
– Смотрел. Не понравилось. Ну, вернее, там все хорошо сделано, актеры старались, зрителям нравилось, но я такую атмосферу посиделок бывших зеков лучше авторов знаю. Застал в детстве в конце пятидесятых, когда они массово освободились, потом на сталинской железной дороге уже на работе. Многим ехать некуда было, остались на Севере. Вот они и собирались в таких самодеятельных, полуподпольных кабаре, пели, травили, пили, плакали… люди с изломанными судьбами.
Арномашинально полезла за сигаретами, на этот раз хозяин предложил лоджию.
– Не верится даже, – она глубоко и жадно затянулась у открытого окна, – что остались живые свидетели того времени… ой, что я болтаю…
– Ничего, ничего…
– Извините! А вы помните этих людей?
– Конечно! Некоторые моменты так врезались, что забыть их невозможно. В детстве, например, ехали с родителями в отпуск на юг по северной железной дороге. Общий вагон переполнен амнистированными зеками, принявшими неожиданную свободу с ожидаемым весельем. Было накурено, пьяно, душно и истерически разгульно. В репродукторе еле слышно пела Шульженко. Изможденный зек с одним, черным от чефира зубом уловил знакомую мелодию и заорал «Тихо, суки! Клавочка поет». Всевраз притихли, и по вагону разнеслось "Давай закурим, товарищ по одной. Давай закурим, товарищ мой…".Зек плакал, уронив голову на столик в боковом отсеке, и товарищи его не успокаивали… Как такое забудешь…