Тебе держать ответ

Остапенко Юлия Владимировна

Если бы Катарина могла знать, кто из богов послал Эдварда Фосигана в её дом, может быть, она перестала бы испытывать такой страх.

Никлас вернулся под утро, пьяный, как сапожник, подбрёл к кровати, свалился и захрапел. Катарина встала, зажгла свечу, в полумраке раздела мужа, затащила на кровать и укрыла. Потом долго сидела рядом, пока небо в окне не забрезжило блеклыми красками осеннего рассвета. Только тогда она, поёжившись, встала и накинула на ночную сорочку мантию, подбитую беличьими шкурками, — давний подарок Никласа, сделанный в честь рождения их первенца. С тех пор он редко дарил ей подарки, но она любила его не за это. Да, Катарина Индабиран любила своего мужа.

Но она уже знала, что боги не отделяют дела, сделанные из корысти, от деяний, совершённых из любви.

Точно таким же осенним рассветом четырнадцать лет назад

Катарина из клана Даэлис стояла босая, в одной только ночной сорочке, на ледяных камнях главного зала в замке Даэлис, почти в ста лигах от места, где она сидела теперь, невидящим взглядом глядя в окно. Ей было шестнадцать лет, и она готовилась умереть. Её мёртвого отца вынесли из этого самого зала минуту назад; не выволокли, а вынесли, предварительно закрыв ему глаза и укрыв тело плащом с цветами их клана — она это запомнила. И позже это имело большое значение — большее, чем она могла предположить, дрожа в огромном зале среди перевёрнутой мебели и тупо думая о том, что её отец мёртв и она, старшая из его детей, теперь — леди Даэлис, хозяйка замка, захваченного в эту ночь кланом Индабиран. И ещё она думала, что клана Даэлис больше не существует, потому что у её отца не было сыновей. И ещё думала, что всё это не имеет никакого значения, потому что сейчас она умрёт. Полыхали факелы, которые держали воины в окровавленных доспехах, стоявшие по всему залу, но всё равно было темно и холодно, и Катарина дрожала, обхватив плечи руками и глядя на свои босые, поджатые от холода ступни до тех пор, пока твёрдая рука не взяла её за подбородок и не заставила поднять голову. Она посмотрела в заросшее мохнатой бородой лицо Топпера Индабирана и услышала, как он сказал: «Простите грубость моих солдат и не бойтесь ничего, моя леди. Надеюсь, они не оскорбили вас?».

Тогда она поняла, что будет жить — ещё какое-то время. Не особенно долго; она собиралась покончить с собой, как только представится такая возможность. Её отец вырвал у неё эту клятву за несколько недель перед тем, уходя на очередную войну со своим проклятым соседом Индабираном, много лет оспаривавшим у клана Даэлис северные владения, и наконец, бросив угрозы и увещевания, взявшимся за огонь и меч. «Если мы проиграем и они возьмут Даэлис, — сказал тогда её отец и лорд, — им должны достаться только стены. Ты понимаешь, Ката?» Он не называл её Катой с тех пор, как она была совсем маленькой, и Катарина, сглотнув, кивнула. Она понимала. Даэлис были небольшим и не очень древним кланом, но они были свободными бондами, и они были горды. Они могли исчезнуть, но не раствориться в более сильном. Так думал её отец, и так — послушно, вслед за ним — думала Катарина.

Она не учла, что захочет жить. Даже не допускала такой возможности. И правда стала для неё тяжким грузом, который ей пришлось нести.

Она стала женой Никласа Индабирана, единственного сына лорда Топпера, и принесла ему в приданое замок Даэлис вместе с прилегающими землями, включая — разумеется — и те, которые, как утверждали Индабираны, по праву принадлежали их клану и отошли к Даэлисам сорок лет назад вследствие брачной аферы её прабабки. Катарина не вникала в эти тонкости. Она думала только о том, что не выполнила клятву, которую дала отцу, — и ждала, что Янона возненавидит её за это. Янона не любит тех, кто цепляется за жизнь.

Но Катарина Даэлис-Индабиран любила жизнь, и никогда не жалела об этом.

Было несколько причин, помимо заурядного страха смерти, не давших ей в те дни выполнить своё обещание. То, как говорил с ней лорд Топпер в ту ужасную ночь. То, что он оказал последние почести телу её отца. А ещё — Никлас Индабиран. Он не принимал участия в битве за Даэлис, и не он убил отца Катарины — это сделал один из воинов лорда Топпера, которого потом, по её просьбе, перевели в пограничный форпост. То, что такая просьба — опрометчивая, как она понимала, и всё равно не могла не попросить, — была выполнена, оказалось для Катарины полной неожиданностью. Неожиданностью стал и Никлас, неуклюжий, неловкий, грубоватый и очень смущённый их знакомством. Неожиданностью стала его неумелая бережность в их брачную ночь — и его признание, что раньше у него никогда не было женщины. Она до сих пор помнила своё изумление: этот могучий, вспыльчивый человек двадцати трёх лет от роду оказался очень робок в обращении с женщинами. Она ведь сама видела, как он хлестал плетью провинившуюся служанку. Но путь от насилия к нежности был ему неведом — и Катарина обнаружила, что ему очень просто показать

этот путь. Он хотел учиться и принял её понимание с благодарностью. Иногда он был груб с ней, мог ударить, несколько раз выпорол — когда она заговаривала о своём отце и о преступлении, совершённом против Даэлисов Топпером Индабираном. Ей было всего шестнадцать лет, и тогда она отказывалась признать, что не было преступления. Была война, а на войне всегда кто-то умирает.

Настоящее преступление Индабираны совершили позже, и жертвой его стала не Катарина. Но именно тогда она всерьёз задумалась, имеет ли право любить людей, которые совершают такое, и простят ли ей боги эту любовь. Боги, да… дело было ещё и в богах.

Индабираны поклонялись Дирху-Меченосцу, сыну Молога, и, надо заметить, не отличались особой набожностью. В замке Индабиран даже не было собственного святилища Дирха, хотя раз в несколько лет глава клана совершал паломничество в Уивиелл, где находится главный храм бога-Меченосца. Клан Даэлис поклонялся Яноне, и поклонялся истово — Катарина не могла представить ночи, которой не предваряла бы униженная молитва, и новогоднего праздника, не сопровождаемого жертвоприношением. Семья её мужа с уважением отнеслась к вере и традициям её рода. Уничтожив клан Даэлис, они позволили Катарине сохранить память о нём — сохранить и передать детям, родившимся от Индабирана. Оба её сына были освящены по двум обрядам: по обряду Дирха и обряду Яноны. А младший — ещё и по обряду Гвидре, хотя Никлас считал это излишеством и ворчал, называя бабьей придурью, но то был редкий случай, когда Катарина позволила себе быть непреклонной.

Вверить душу своего сына богу клана, подло уничтоженного кланом её мужа — в этом она видела один из путей искупления греха, совершённого Индабиранами.

Когда люди лорда Топпера тайно проникли в замок Эвентри и вырезали почти всех, кто в нём находился, Никлас торжествовал, как и отец, и с восторгом отнёсся к перспективе стать новым хозяином замка Эвентри. Замок Даэлис такая участь не постигла; Катарине следовало радоваться, но она знала, что по сравнению с Эвентри Даэлис были лишь мелкой сошкой. То, что сделал её муж, было ужасно. Ужасные деяния караются богами — так учили Катарину. Янона неистова, она любит карать, только и ищет повод для этого. Боги не несправедливы, просто люди дают причину для кары слишком часто.

Катарина не хотела ехать в Эвентри. Она, говоря по правде, сомневалась, что вообще туда попадёт. У убитого лорда Эвентри осталось две дочери, одной из них исполнилось пятнадцать — всего на год меньше, чем было Катарине, когда её насильно выдали замуж за Никласа Индабирана. А фьев Эвентри был куда соблазнительней, чем клочок бесплодной северной земли клана Даэлис. Катарина знала, что это означает. Она недавно разрешилась от бремени и, сидя в своих покоях с ребёнком на руках, думала о том, убьёт ли её Никлас сам или поручит это кому-нибудь постороннему. Она не знала, какая участь была бы легче для неё. И отчаянно пыталась пожалеть о том, что не убила себя два года назад, как обещала отцу. Пыталась и не могла. Она ни о чём не жалела.

Ночью она сказала Никласу. Она хотела, чтобы он знал об этом — знал, что она ни в чём его не винит. Он слушал, выпучив на неё покрасневшие глаза; он был пьян в ту ночь, и Катарина не исключала, что он напился для храбрости, дабы его рука не дрогнула, когда он возьмёт нож и перережет ей горло. Когда она закончила, он долго молчал. А потом сказал: «Дура. Дирх и Молог всемогущий, какая же ты дура, Ката!» Он в первый раз назвал её так. В ту самую ночь, когда она поняла, что любит его — вот такого, неуклюжего, грубого, иногда жестокого, вероломного и недалёкого, любит за то, что никто, кроме неё, не может рассказать ему о том светлом и добром, что может случиться между двумя людьми, если только оба они захотят. Он узнал об этом от неё. Он никогда бы её не променял ни на кого и ни на что, даже на замок Эвентри.

Но это и не понадобилось. Они просто переехали туда, сменив замку имя, а челяди — господина. Девочки Эвентри стали жёнами других септ клана Фосиган, и ни одна из них не получила замок в приданое — формально потому, что считалось, будто некоторые сыновья Эвентри ещё живы. Никлас говорил, что любой из них может прийти и попытаться вышибить его из этого замка — пусть приходят! Это было низостью, ведь сыновья Эвентри были ещё мальчиками, детьми — самого младшего из них, семилетнего Бертрана, лорд Топпер отправил в далёкий монастырь, навсегда изгнав из мира. Теперь замок Эвентри звался Индабиртейном и принадлежал им.