Тебе держать ответ
Шрифт:
Союза с Фосиганом? Она уже ничего не понимала. И вдруг расплакалась.
— Я ходила к нему, — ткнувшись лицом в широкую грудь своего мужа, всхлипнула Катарина. — Я… я такая дура, Никлас!
— Ходила? К нему? Зачем?
Он не гневался, как она ждала. Он и сам не понимает, что происходит, осознала Катарина, и от этого, самого ужасного осознания ей стало так холодно и тоскливо, как не было никогда, даже в ту ночь, когда она стояла босая на каменном полу в замке Даэлис и боялась — боялась только за саму себя, только за собственную жизнь, потому что больше ей нечего было терять. Но
— Обними меня, — прошептала она, жарко оплетая его руками, — обними, Никлас, обними…
И он обнял её, и она впустила его в своё лоно в ночи, озаряемой сполохами далёкого пожара, и на эти мгновения забыла о страхе перед богами и людьми, а когда он откинулся от неё, ощутила тем особым, необъяснимым чутьём, которое доступно лишь немногим женщинам, что этой ночью в ней зародилась новая жизнь. Катарина сочла это знаком Гилас — благословением Светлоликой Матери, которой она никогда не молилась, и снова заплакала, на сей раз от облегчения, и уснула, прижавшись к груди своего мужа.
Утром её разбудила пустота в постели. Никлас поднялся до зари, и за окном уже стучал кузнечный молот, ржали кони и звенело оружие. Армия готовилась выступить — снова, всего через несколько дней после прошлой битвы. Эта спешка значила одно: Никлас ошибся, юный Эвентри не собирался ограничиваться вылазками и засадам. Он тоже собирал армию, и теперь намеревался идти на Индабиртейн, чего Никлас не мог ему позволить: приближается зима, продовольственные запасы ограничены, и замок может не выдержать долгой осады.
И вновь Катарина смотрела, как они уходят — смотрела со стороны, из окна в башне замка. Смотрела, замирая от мысли, что не успела с ним проститься.
«Боже, — думала она, сама не зная, к какому из богов взывает, — скажи, что я сделала не так?»
Потом она занялась хозяйством: нужно было немедленно организовать сбор провианта на случай, если они всё же подвергнутся осаде. Это отняло у неё целый день и часть вечера. А когда дела были сделаны и солнце село, Катарина пошла в замковый загон и взяла там овцу, и сама связала её, и позвала своих сыновей, и втроём они отнесли недоумённо блеющее животное в покои леди Индабиран. И там, в комнате, которая служила когда-то будуаром Мелинде Эвентри, а ныне превратилась в святилище Яноны Неистовой, Катарина Индабиран перерезала горло овце и окропила её кровью себя, своих сыновей и каменную плиту перед статуей богини, стоявшей в нише у стены. Затем она взяла правой рукой руку своего старшего сына, а левой — ладошку младшего, и встала на колени, заставив их опуститься тоже, и сказала, слыша, как ей вторят их детские голоса:
— Будь жестока к врагам нашим, о Неистовая, а нас, и наш род, и наш клан пощади на этот раз.
Потом она обняла своих мальчиков, прижав их головы к своей груди, и долго плакала, стоя на коленях в холодной тёмной комнате, пока далеко на западе умирал её муж.
4
Мясо, сыр, хлеб. Кувшин вина — подарок леди Индабиран — и остатки воды, которую принёс тюремщик. Эд смотрел на всё это, прикидывая, на какой срок ему хватит этого провианта, если съедать и выпивать ровно столько,
Перспектива в любом случае получалась неутешительная.
Катарина Индабиран была последним человеком, которого видел Эд. С тех пор к нему перестали приходить — совсем. Даже тюремщики не заглядывали — ни проведать, ни накормить, ни опорожнить этот треклятый чан с дерьмом, от вони которого Эда давно и устойчиво тошнило. Прошло, по примерным его прикидкам (насколько возможно прикидывать ход времени в полной темноте и бездействии), два дня, может быть, три. Стражники либо были мертвы, либо им было не до него. Всем в замке Индабиран нынче было не до пленного Фосигана, являвшегося залогом переговоров с конунгом.
И это было бы дьявольски интересно, если бы не грозило Эду не очень скорой и не очень приятной смертью.
Он пошевелил ногами, слушая глухой звон цепи. Глаз не открывал: в кромешной темноте это было ни к чему. «Интересно, — думал Эд, — понял ли уже Дэйгон Одвелл, кто я такой?» Если понял — может быть, это его месть. Мелочная, конечно, и совершенно несвоевременная в нынешних обстоятельствах, но не сказать что совсем уж нелепая. Попросту сгноить его в этом подземелье, в этом самом подземелье — это было бы забавно, если бы Эд смог счесть своё положение забавным. Но на это чувства юмора ему уже не хватало. Всему есть свой предел, Молог задери.
Ему снова было страшно.
Он не сомневался, что леди Катарина сделала то, к чему он неявно подтолкнул её. Она смотрела на него с почти суеверным ужасом, временами переходящим в благоговение, и он моментально понял, как вести себя с ней — понял ещё там, во дворе, когда она вспыхнула при обращённых к ней словах Одвелла. Словах о милосердии. Она очень ценила своё милосердие, пеклась о нём и лелеяла его. Это было то, за что она цеплялась, когда не могла найти объяснения поворотам судьбы. А от мистицизма до суеверия один шаг…
Эд заставил её сделать этот шаг, но теперь, когда на принесённом Катариной Индабиран подносе остался огрызок сырной головки и груда обглоданных куриных костей, уже сомневался, так ли уж ему это помогло.
«Помогло, — подумал Эд, не открывая глаз. — Должно было помочь. Она не могла не послушаться. И Олпорт… он не мог не сделать того, что я сказал. Они всегда делают, как я скажу. Всё всегда выходит так, как я хочу».
Да, но он не хотел смерти Магдалены. И своей собственной смерти тоже не хотел.
И всё же Магда мертва, и, похоже, вскоре он встретится с ней.
«Эвентри. Тот мальчик из Эвентри. Это всегда происходит в Эвентри», — повторил он про себя слова Алекзайн, чувствуя, как холод — иной, не тот, что шёл от камней темницы и крутил его суставы, — растекается по всему телу. Конечно. Тот, кто, убив его жену, пустил под откос его неторопливый, далеко просчитанный план в Сотелсхейме. Тот, кто убивал теперь его самого, пуская под откос и все прочие планы. «Я беспомощен», — подумал Эд и тут же отбросил эту мысль, но она вернулась к нему снова, как бумеранг. Это единственное, что пугало его — пугало всегда, до одури, до оцепенения. «Я беспомощен. Я ничего не могу. Кто-то другой в ответе за всё это.