Тебе держать ответ
Шрифт:
— Когда ты собираешься отправиться, Адриан?
— Отправиться? — еле выговорил он.
— Да. Время идёт. И мор не станет ждать. Когда ты отправишься?
— Куда? — совершенно не соображая, о чём она говорит, хрипло спросил Адриан.
— В Сотелсхейм, — ответила леди Алекзайн и стремительно перевернулась в воде, хлестнув руками и волосами по её дрожащей глади. Тёплая волна обдала ноги Адриана до колен. Алекзайн медленно приняла прежнюю позу и легла на спину. Несколько мгновений Адриан видел маленькие пальчики на её ногах и тёмные соски, прежде чем они ушли под воду.
— В Сотелсхейм, — повторила Алекзайн, и он заставил
«Когда я вижу последствия, я боюсь ещё больше!» — крикнул бы он, если бы её кожа не золотилась в свете свечей, если бы отблески молнии не отражались в её зрачках, если бы вода не пахла так, словно в ней совершила омовение сама Гилас.
Не понимая и не помня, что она спросила и что нужно ответить, Адриан сказал:
— Да, миледи.
— Когда ты отправишься в Сотелсхейм, Адриан?
— Завтра… Сейчас. Когда вы прикажете.
Лёгкий смех, смешанный с плеском воды. Она перевернулась на живот и поплыла к нему, раздвигая воду сильными широкими гребками. Вода дрожала, свет преломлялся сквозь рябь и посылал цветные переливы по её обнажённой коже. Белая рука ухватилась за мраморный бортик бассейна. Сильным всплеском залило ближайшие свечи.
— Я рада, что ты решился, — мягко сказала Алекзайн. Её подбородок и правая рука лежали на скользком от воды мраморе у ног Адриана. Ему вдруг отчаянно захотелось сбросить обувь — до такой степени, что он ощутил нестерпимый зуд в ступнях, будто не мыл их целый год или страдал от лишая. Он нервно перебрал ногами, словно взволнованный жеребец. Алекзайн смотрела на него без улыбки.
— Не бойся. Я не оставлю тебя, — сказала его леди и одним медленным, бесконечно долгим движением выпрямилась, открыв ему своё тело, с которого потоком низвергалась золотая вода. Потом протянула руку ладонью вверх, и Адриан смотрел, и смотрел, и смотрел на её пальцы, ладонь, предплечье, сгиб локтя, ключицу, впадинку между ключицами, впадинку между грудями, груди, живот, впадинку на животе, треугольник тёмных зарослей ниже впадинки…
Он думал, что умрёт, он думал, что уже умер. И умер. И понял это, только когда жаркая волна опрокинула и спалила его лицо, а в штанах стало мокро.
— Дай мне полотенце, — сказала его леди.
Адриан шагнул назад, поскользнулся и едва не упал. Не глядя нащупал мягкую ткань, ткнул её в протянутую ладонь и ринулся прочь из купальни, на пороге снова поскользнувшись и больно приложившись плечом о каменную стену. Он не оглядывался. Он был мёртв. Мёртвые не смотрят по сторонам.
С грохотом захлопнув за собой дверь, он оказался в спальне и секунду стоял, шатаясь и вцепившись зубами в кулак. Блаженная нега разливалась по животу с той же силой, что и краска по лицу, и влага — по бёдрам. Ему хотелось плакать от стыда, отчаяния и вожделения, такого сильного, такого бурного, какого он не испытывал ни разу в жизни, даже когда подглядывал за дворовыми девушками в бане… От этого сравнения, так гнусно осквернявшего её чистую красоту, ему немедленно захотелось убить себя. Он глухо застонал, сжимая зубы крепче, и, глотнув, ощутил на языке привкус крови. С хриплым вздохом Адриан выпустил кулак
Он толкнул дверь, задыхаясь, шагнул на порог, сделал несколько заплетающихся шагов, потом опрометью кинулся по коридору. У самой лестницы остановился, тяжело дыша, — и увидел худую фигурку на верхних ступеньках, прямо перед собой. И почувствовал руки. Маленькие, но грубые, торопливые, но решительные, неловкие, но такие нежные — эти руки схватили его плечи, потом лицо, потом вплелись в волосы и уже не захотели отпускать. И от хриплого, срывающегося дыхания на своей коже Адриан чувствовал, как огонь и отчаяние нахлынули на него снова — однако теперь он, кажется, знал, что с ними делать. С ней — он знал.
Он сразу и без труда нашёл губами её крупный, некрасивый рот с мелкими зубками и жадным языком. Он впервые в жизни целовал женщину, впервые в жизни держал в ладонях упругое горячее тело. Впервые в жизни брал не то, чего жаждал, а то, что ему предложили взамен.
Впервые — но далеко не в последний раз.
Когда она обхватила его за пояс и потащила по коридору, он не стал спорить. Он даже не перестал её целовать. Только на пороге своей спальни подхватил на руки и, ногой распахнув дверь, внёс свою добычу и бросил на постель. Она разорвала на себе лиф прежде, чем он успел сделать это сам. Гром гремел над утёсом, выл ветер, швыряя на скалы чёрную воду, молния озаряла почерневшее небо синими сполохами, и в этих сполохах разные глаза Вилмы вспыхивали и гасли, прежде чем Адриан успевал в них заглянуть.
Он просыпался за ночь дважды. В первый раз она ещё лежала рядом с ним, забросив руку ему на грудь. Адриан сонно поцеловал её во взъерошенную макушку и инстинктивно прижался крепче. Даже в дрёме он чувствовал крепкий, сочный запах пота Вилмы и исходящее от неё тепло.
Когда он открыл глаза в следующий раз, его рука лежала поверх простыни, обнимая пустоту. Давно рассвело, после вчерашнего ненастья наступило ясное и солнечное утро. Окно было раскрыто, и большая белая птица сидела на подоконнике, внимательно глядя на Адриана круглым глупым глазом. Встретив его взгляд, птица издала гортанный крик и сорвалась в небо.
Адриан моргнул. Потом снова. Потом медленно подтянул к себе руку, сгребая покрывало, ещё казавшееся тёплым. И почти непроизвольно ткнулся носом в пахучие складки.
Именно в этот миг он проснулся окончательно.
Подскочив, будто на иглах, Адриан резко сел и оглядел своё обнажённое тело и постель. И то и другое носило явственные следы того, что прошлая ночь ему не приснилась и не привиделась. Перед мысленным взглядом Адриана мелькнули губы Вилмы, приоткрытые в беззвучном стоне, её полные, по-взрослому налитые груди — и, немедленно за этим, груди Алекзайн с тёмными вишнями сосков, блестящие от воды…
Адриан сгорбился и закрыл лицо руками. Его била дрожь.
«О Милосердный Гвидре, — думал он. — Вот так вот. Моя первая женщина».
Вспомнив то, что любой порядочный и благородный человек забывать не имеет права, Адриан снова вскинулся и стал торопливо перетряхивать простыни и покрывала. Однако как ни тщился, нигде не нашёл ничего, напоминающего пятна крови.
«А вот я у неё, судя по всему, не первый», — мрачно подумал он. Потом встал и без особой надежды заглянул в бадью для умывания. К его немалому удивлению, она оказалась полна. Вода была ещё тёплой.