Тебе не пара
Шрифт:
Тут Мэнди откладывает книгу и говорит, оживившись впервые за весь вечер:
— Нет, теперь уже нет, не обязательно. Сейчас можно достать такой, чтобы в чемодан помещался. Их стали делать гораздо более… компактными.
— А-а-а… — больше Мику сказать нечего, и они какое-то время молчат. Потом он спрашивает у нее: — И где же такой можно достать?
— Ну, — отвечает Мэнди, — на Тотнем-корт-роуд, я полагаю, можно найти довольно приличный, в каком-нибудь из этих радиомагазинов.
В следующую субботу Мик без особой надежды на успех бродит туда-сюда по Тотнем-корт-роуд, расспрашивая удивленных продавцов, бывают ли у них ускорители, не знают ли они, где можно найти какой-нибудь не слишком дорогой, чтобы в чемодан помещался, ну и т. д. Все они чрезвычайно сожалеют, но помочь ему не могут, так как
Один из продавцов, молодой парень-араб с толстой цепью фальшивого золота на шее, спрашивает у Мика, зачем ему ускоритель, Мик вкратце объясняет, на что продавец просто говорит: «Уходи от нее».
Уйти от нее. Зачем? Какой в этом смысл? Несмотря на сложившуюся ситуацию, этот вариант представляется наиболее маловероятным и наименее желательным по сравнению с остальными. Куда им тогда обоим идти? Ему рисуются картины: душевная травма, метания, боль, которую им друг другу совершенно не обязательно причинять, и страдания, и расходы на переезд. Но, когда он по дороге домой в автобусе вспоминает слова продавца, в нем возрождается идея супружеской неверности как потенциальной альтернативы этому странному застойному состоянию. И тут же, почти одновременно, в голове у него раздается голос, повторяющий: «неверность — это плохо-плохо-плохо-плохо-плохо-плохо-плохо-плохо».
С тех пор, как они с Мэнди познакомились два года назад, он всего однажды был с другой женщиной, и ужасные воспоминания о том случае не покидают его по сей день. Анна принадлежала к тесной компании друзей — Ади, Колетт и др., — с которыми он то и дело сбегал в паб. Однажды вечером, когда Мэнди была у родителей в Сандерлэнде, он самым невинным образом согласился выпить с Анной наедине. Невинная встреча в «Пяти колоколах» закончилась слегка — и только — менее невинным косяком у нее дома в Нью-Кроссе. Восстанавливая события, Мик не может вспомнить, в какой момент они перешли границы до- и после-зволенного.
Мэнди нормально отнеслась бы к выпивке, да, пожалуй, и к косяку тоже, хотя легкое подозрение по поводу позднего часа и, так сказать, места встречи могло бы омрачить ее лицо. Конечно, когда Мик, охваченный чувством товарищества и рассеянностью, начал поглаживать Аннину левую ногу, продвигаясь от лодыжки к ступне, а затем, зарывшись поглубже между пальцами, принялся легонько массировать ей подошву — тут Мэнди, натурально, разоралась бы, типа, что за дела, а ну хватит, все, приехали. Не прошло и тридцати секунд, а они уже трахаются вовсю, будто бродячие коты, на гоанской тахте в Анниной затхлой гостиной, озаряемые неярким свечением китайского фонарика, да еще, изредка, загадочными, сюрными вспышками — синими огоньками электричек, проходящих прямо под самыми окнами: одни на юг, в Саттон, другие на север, к Лондон-Бридж.
При одной мысли об этом Мик вздрагивает. Вариант с неверностью полностью исключается, так что остается, видимо, терпеть скуку, эти удары кулаком в живот, а там, глядишь, она и перестанет сидеть скрючившись на лестнице и читать свои книжки. Но проблема «Мармайта» по-прежнему не дает ему покоя, наводя на такие размышления: интересно, меня тянет на «Мармайт» из-за ассоциаций с Хелен, или же меня тянет к Хелен только потому, что я люблю вкус «Мармайта»? Поди разберись.
А там, на тахте у Анны, Мику не верится, до чего хорошо у нее внутри — он и забыл, как оно бывает. Возбуждение, тепло, словно пузырьками распространяющееся по всему телу, ощущение какого-то полного блаженства, и от этого в голову приходит: черт, вот здорово; и чего я раньше-то ждал. Скрестив ноги у него за спиной, она вынуждает его войти поглубже; он сдергивает с ее плеча лямку платья, вцепляется в обнаружившийся под этим лифчик, потом, уткнувшись головой в бледную мякоть ее руки, слегка там покусывает; ее каштановые волосы разметаны по лицу, глаза закрыты, а рот — розовый-розовый, розовее не бывает — открыт; довольно грубо ухватив его одной рукой за волосы на затылке, она то и дело потягивает
Нечто подобное как раз и происходит.
Процесс все идет и идет, и поначалу Мик страшно рад, что способен продолжать, даже не думая о необходимости сдерживать темп, но процесс все идет и идет, все дальше и дальше, и он начинает беспокоиться. Беспокойство, совсем небольшое, наподобие острия крохотной звездочки, проклевывается где-то в уголке виска. Он продолжает начатое, но от уверенности, которой были наполнены его движения, остается все меньше и меньше; он отчаянно пытается сосредоточиться на своих действиях, на физической стороне акта, в надежде как-то подстегнуть рефлексы; он перестает грызть ее руку и замечает, что и она уже не держит его ни за волосы, ни за мошонку, а он все пытается сосредоточиться, зная, что она еще не кончила и он, естественно, тоже нет; при этом у него возникает отчетливое впечатление, что ничего подобного с ним и не произойдет, а почему, он понятия не имеет, и нервничает все сильнее, и смотрит на ее ярко-розовый рот, впрочем, теперь уже не яркий и не розовый, поскольку рот закрыт, плотно сжатые губы растянуты в тугую гримасу то ли решимости, то ли стойкости, то ли крайнего дискомфорта, Мик точно не знает; пенис у него теряет всякую чувствительность, словно глубоко погруженный в вакуум, не в вакуумный насос, что было бы куда лучше и, может, даже приятнее, а просто в вакуум, где вообще ничего нет; и тогда он, все еще находясь глубоко внутри нее, поднимает голову, ловит ртом воздух и, не в силах совладать со все нарастающей скукой, смотрит в окно…
У него вырывается длинный истошный вопль, и тело его неподвижно застывает.
В потусторонних синих всполохах электричек он различает лица, плотно прижавшиеся к стеклу, знакомые лица, в оцепенении глядящие на него сверху вниз. В их суровом выражении читаются разочарование и укор.
Он разворачивается, оставаясь при этом внутри нее, и с усилием тянется к окну. Заметив его взгляд, лица в свою очередь продолжают вглядываться в него.
«Уходите», — кричит он, в то время как Анна в легкой панике пытается вывернуться из-под него, чтобы посмотреть, с кем он там разговаривает. «Пожалуйста, уходите», — его слова сопровождаются грохотом очередной электрички за окном, длинной такой — наверное, идет в депо в Хизэр-Грин, кто ее знает, — и тут ему неожиданно удается опознать этих судей-вуайеристов.
С некоторым удивлением Мик узнает лицо министра иностранных дел, мистера Джека Стро. И это еще не все.
Рядом с Джеком — архиепископ Кентерберийский, доктор Роуэн Уильямс, со своей экстравагантной патриархальной бородой. А из-за спин этой парочки высовывается, чтобы лучше видеть, Ник Росс, ведущий «Краймуоч Ю-кей», популярного тележурнала Би-би-си, выходящего в эфир ранним вечером (цель программы — обеспечить взаимодействие зрителей с полицией).
При виде Ника он снова вопит и пытается выкарабкаться из Анны, но у него ничего не выходит: крепко увяз. Упираясь ладонями в тахту, он дергается назад, безуспешно силясь вырваться — ни с места, и все тут. Может, дело в каком-нибудь необычном сокращении мышц? Сколько ни тяни, сколько ни напрягайся изо всех сил, выбраться из нее никак не получается.
Приподнявшись на руках, он опять смотрит в окно. Там выстроилась целая очередь, люди нажимают, пихают друг друга, чтобы взглянуть на эту жалкую, абсурдную сцену в гостиной у Анны. Видны заместители министра внутренних дел Беверли Хьюз и Эндрю Нилл, и ведущий второй программы радио Джереми Вайн, и строгого вида комментаторша Фиона Брюс, и этот комик-педераст, Грэм Нортон, и тот человек, который пешком дошел до Северного полюса, Мик что-то не может вспомнить его имя, но лицо узнает; там же менеджер Арсенала, Арсен Венгер, плечом к плечу с сестрами-теннисистками Венус и Сереной Уильямс, сразу за ними — глава римской католической Церкви, кардинал Кормак Мерфи О’Коннор, а у него на плечах примостилась малышка Лора Браун, шестилетняя девочка, которая в Америке перенесла все эти операции и которую теперь отправляют в Диснейленд за счет какого-то таблоидного издания, поскольку, как в конце концов оказалось, операции никакой пользы не принесли.