'Тебя, как первую любовь' (Книга о Пушкине - личность, мировоззрение, окружение)
Шрифт:
В своем веселии мрачнее;
Тем глуше звон заздравных чаш
И наши песни все грустнее.
Пущин и Кюхельбекер - "во глубине сибирских руд", умерли Дельвиг и Корсаков, Броглио погиб в Греции...
Кого недуг, кого печали
Свели во мрак земли сырой,
И надо всеми мы рыдали.
А далее следуют строки совсем уж пронзительные:
И мнится, очередь за мной,
Зовет меня мой Дельвиг милый,
Товарищ юности живой,
Товарищ юности унылой,
Товарищ песен молодых,
Пиров и чистых помышлений,
I уда, в толпу теней родных
Навек от нас утекший
Пущин, Кюхельбекер, Дельвиг. Трое самых близких друзей поэта.
Каждый из них - частица жизни Пушкина, частица его сердца, души и характера. Высокая гражданственность жизненной позиции Пущина, цельность и благородство его натуры; непосредственность, порывистость, импульсивность, "сумасбродство" Кюхельбекера; душевная ясность, изящество, гармоничность и доброта Дельвига - - все это по-своему преломилось, выразилось и в характере Пушкина, в сложном внутреннем мире его личности.
Теперь он точно осиротел. Кто мог заменить в его сердце "лицейских братьев"? Жуковский и Вяземский? Конечно, теперь это были самые близкие для него люди. Но оба они значительно старше поэта, по давней привычке относятся к нему слегка по-менторски, считают своим долгом наставлять его на путь истинный. В принципе они единомышленники, но на многие события политические, литературные смотрят иначе, чем Пушкин. С годами эти расхождения растут. Жуковский и Вяземский чаще не понимают мотивов поступков поэта, его политических взглядов. Жуковский постоянно выговаривал Пушкину за то, что он не слишком любезен с царем и не очень угодливый придворный, а Вяземский зло иронизировал над патриотическими стихами Пушкина.
Кто оставался еще? Петр Плетнев? По собственному признанию Плетнева, он был для Пушкина "...всем - и родственником, и другом, и издателем, и кассиром"12. Пушкин бесконечно благодарен Плетневу за его постоянную помощь в издательских делах, относится к нему с теплотой и заботливостью, но близким другом все-таки Плетнев для него стать не мог - не было, видно, у Плетнева для этого душевной широты, индивидуальной яркости, что так покоряло Пушкина в людях.
Был Александр Иванович Тургенев - милый хлопотун "с душою прямо геттингенской", добрый гений Пушкина на протяжении всей его жизни.
Это он содействовал поступлению Пушкина в Лицей, он познакомил его с Карамзиным и Жуковским, снабжал Пушкина книжными новинками. Это он способствовал в 1823 году переводу поэта из Кишинева в Одессу, пропагандировал его творчество во всех литературных салонах Европы.
Александр Иванович - кладезь всевозможных познаний, лично знаком, кажется, со всеми выдающимися писателями и мыслителями Германии, Франции, Англии и Италии. Для Пушкина он неоценимый собеседник; поэт часто встречается с Тургеневым во время кратковременных наездов того в Россию, их политические позиции и взгляды на русскую историю во многом совпадают, но их отношения не выходят за рамки интеллектуального общения.
Лишь в последние месяцы жизни поэта они сошлись дружески коротко...
Был Сергей Соболевский - окололитературный остряк, весельчак, бонвиван, прожигатель жизни. Этому яркости не занимать! Его Пушкин любил сердечно, "жить без него не мог", ценил его литературные пристрастия, его библиофильский пыл. Но Соболевский бывал в частых заграничных разъездах, и друзья не виделись годами.
Тем
Пушкин, знавший Нащокина еще с лицейских времен, тесно сближается с ним лишь после смерти Дельвига. В последние годы своей жизни Пушкин, по словам одного из своих ранних биографов, не имел друга более близкого, более любимого и преданного, чем Нащокин.
А между тем Нащокин не был ни литератором, ни мыслителем, ни политическим деятелем, а просто - типичным московским барином, жившим на широкую ногу, любителем кутежей, цыган и карт, что стяжало ему "почетную известность среди бонвиванов обеих столиц". Он щедро сорил деньгами, держал кошелек открытым для всех страждущих, часто проматывался в пух и прах, доходил чуть ли не до нищеты, но никогда не унывал, и вскоре возвращенный долг или неожиданно полученное наследство снова воскрешали его к прежней жизни.
Дом его - самый безалаберный во всей Москве, но и самый гостеприимный и хлебосольный. Пушкин, бывая в Москве в тридцатых годах, обычно останавливался у Нащокина и так описал его дом в одном из писем к жене: "Нащокин занят делами, а дом его такая бестолочь и ералаш, что голова кругом идет. С утра до вечера у него разные народы: игроки, отставные гусары, студенты, стряпчие, цыганы, шпионы, особенно заимодавцы. Всем вольный вход; всем до него нужда; всякий кричит, курит трубку, обедает, поет, пляшет; угла нет свободного - что делать? Между тем денег у него нет, кредита нет..."
Гоголь дополнил этот рассказ во втором томе "Мертвых душ", где изобразил Хлобуева, жившего по образу и подобию Нащокина: "Если "бы" кто заглянул в дом его, находившийся в городе, он бы никак не узнал, кто в нем хозяин. Сегодня поп в ризе служил там молебен, завтра давали репетицию французские актеры. В иной день какой-нибудь, не известный никому почти в дому, поселялся в самой гостиной с бумагами и заводил там кабинет, и это не смущало, не беспокоило никого в доме, как бы было житейское дело. Иногда по целым дням не бывало крохи в доме, иногда же задавали в нем такой обед, который удовлетворил бы вкусу утонченнейшего гастронома. Хозяин являлся праздничный, веселый, с осанкой богатого барина, с походкой человека, которого жизнь протекает в избытке и довольстве. Зато временами бывали такие тяжелые минуты, что другой давно бы на его месте повесился или застрелился"9.
При всем этом Павел Воинович был умен, остроумен, даровит, широко образован, имел тонкий художественный вкус, обладал обаянием, которому трудно было не поддаться.
И прав биограф Нащокина: у этой широкой и даровитой натуры все должно было выходить так колоритно, так полно стихийной удали и легкости, эта беззаботность среди тревог при живом уме и теплом сердце была до такой степени полна поэзии, что Пушкин не мог не быть очарован.
Он обладал талантом нравственно возвышаться над низкими обстоятельствами жизни, оставаясь всегда самим собой. По словам Анненкова, у него было редкостное умение сберечь человеческое достоинство, прямоту души, благородство характера, чистую совесть и неизменную доброту сердца в самых критических обстоятельствах жизни, на краю гибели, под ударами судьбы и несчастий, которые сам же на себя и накликал.