Тегеран-82. Побег
Шрифт:
В мой последний перед отъездом день в Зарганде мы с мальчишками прибрались в нашем «штабном» дупле, аккуратно завернули в целлофан все наши ценности – карту местности и найденные записки – чтобы за зиму они ненароком не отсырели. Посидели под платаном на травке, поболтали на дорожку и договорились в Москве созвониться. С посольскими девчонками я даже не стала прощаться, они ехали домой со своими мамами тем же поездом, только в другом вагоне.
Родители всю неделю кропотливо собирали меня в дорогу. Вернее, не столько меня, сколько вещи, которые они отправляли со мной в Союз. Так делали все, при первой возможности отправляя домой коробки со всяким добром для дома. Ведь случись срочно выезжать, а такое происходило нередко, сразу все с собой не утащишь. Компенсируя свою неспокойную
Примерно такую же картину я увижу 15 лет спустя, когда окажусь в Стамбуле в компании российских челноков. В начале 90-х уже полстраны паковало, «скотчевало» и писало описи ради доходного бизнеса. Новые русские челноки уверяли, что дело их не ново, до них его уже прекрасно освоили советские дипломаты, «поставляя» на продажу добро со всего земного шара. Возможно, у кого-то в этом смысле возможностей было больше, но у нас, в Тегеране образца 1981-го года, про бизнес мало кто думал. У одних лишних денег не было, другие статьи за спекуляцию боялись и вреда карьере. Но упаковать «импортом» свой дом хотелось всем без исключения. Была еще одна очень важная статья – подарки. Без них в страну победившего социализма из-за границы лучше было не возвращаться. «Сувениров из-за бугра» ждали везде, где бы ты ни появился – от родни и сослуживцев до учителей в школе и тетки в окошке ЖЭКа. Без этих презентов отвыкший от советских реалий командировочный просто не мог начать нормальную жизнь: просто так для него не оказывались даже самые обычные бесплатные услуги – еще бы, обогатился там у себя за рубежом, пускай делится! Поэтому мне даже трудно предположить, сколько же коробок перли на себе те, кому, помимо обязательного дарения, хватало барахла еще и на спекуляцию.
В августе 81-го всего этого я еще не ведала, но к коробкам уже привыкла, как к неотъемлемой части путешествий. Сереге тоже собирали коробки, у него их было целых девять, с ним еще отправляли свой груз наши медсестры. В смысле транспортировки нажитого добра на Родину бимарестанты обычно друг другу помогали. Меня о такой услуге никто не попросил, потому что я ехала не «со своим человеком», как Серега с доктором-психом, а с «чужками»-гэкэсовцами. Зато со мной многие передали письма, набрался целый пакет.
У меня коробок было шесть: все тщательно заклеены, пронумерованы и подписаны общей характеристикой содержимого – например, «посуда».
«Подарки» ехали отдельной коробкой, она так и была подписана, и до отказа набита вещицами вроде японских зонтиков «со слоном», красиво упакованными косынками а-ля Софи Лорен, наборами трусов «неделька», блоками чистых кассет, американскими зажигалками, японской канцелярией и турецкой бижутерией.
В отдельную коробку я бережно упаковала все свои сокровища, включая подарки на день рождения, и написала на ней свое имя. Папа закупил по моему списку всякие нарядные принадлежности для школы – «биковские» ручки, тетрадки с яркими обложками и пахнущие фруктовой жвачкой американские ластики. Один раз мы с ним вместе доехали до Шемрана, ближайшего к Зарганде базара, и купили мне новые кроссовки, модные «деревяшки» – сабо на высокой деревянной танкетке, несколько ярких маек, дутую японскую куртку на московскую осень и спортивную сумку «Монтана». На «деревяшки» папу пришлось уговаривать: он никак не мог взять в толк, как и куда я буду «на этом» ходить. Я потратила немало слов и жестов, прежде чем убедила его, что это очень нужная мне вещь, хотя бы потому что это писк моды и «все посольство» на таких ходит. Папа пожал плечами и купил. Сказал, что ему-то не жалко, сабо не дорогие, но как бы я не переломала в них ноги. Он как в воду глядел: очень скоро эти отчаянно стучащие по паркету «деревяшки» стали кошмаром всей Первой школы.
В последний день перед отъездом, а уезжала я прямо из Зарганде, папа привез мне гостинцы из бимарестана. Сарочка с Розочкой передали мне в дорогу «нан-панджере» – вкусное иранское домашнее печенье, напекли его для меня сами. А Артурчик, узнав, что я уезжаю, прислал мне на память красивый маленький фотоальбомчик, куда аккуратно вложил наши общие снимки с моего десятилетия. Оказывается, они у него были! А Рухишки и вовсе превзошли сами себя, передав мне с папой «Поляроид» – чудесный фотоаппарат, который сразу же выдавал готовые снимки. Это было такое чудо, что я никак не могла в него наиграться. Пока папа не сказал, что количество бумаги для снимков в нем ограничено и в Москве такие не купишь. И посоветовал мне поберечь диковину до Москвы.
Я была очень тронута, что все эти иностранцы, за эти годы ставшие мне почти родными, помнят обо мне! Взяла с папы честное слово, что он передаст им от моего имени ответные подарки, и самоотверженно выложила из коробки со своим именем часть «сокровищ», чтобы папа отдал их Ромине с Роей, Сарочке с Розочкой и Артурчику. Папа поклялся, что сам купит им все то же самое, и заставил меня сложить свое добро назад.
За этими хлопотами наступил вечер. Его родители посвятили прощальному торжественному ужину из кебабов с рисом и инструктажу: учили меня, как правильно прятать корреспонденцию под ковролин в купе, чтобы пасдары и таможенники ее не обнаружили. Еще давали мне «цэу», как вести себя в Москве. В школе не выпендриваться и не дразнить остальных импортными вещами:
– Помни, – говорила мама, – что не у всех они есть, и другим может быть обидно! Веди себя скромно!
Она даже пыталась велеть мне зимой ходить в школу в старой цигейковой шубе вместо новенькой дубленки-афганки с пушистой, словно у снегурочки, опушкой по подолу и рукавам. На мое счастье, папа возразил, что это чересчур, и тогда вообще не понятно, зачем мы эту дубленку покупали?!
Проснувшись в день отъезда раньше всех, я сделала в дневнике запись: «Вот и кончилось лето 1981-го года». И куплет из песни:
«Если город далекий полюбишь,
В нем друзей ты найдешь без труда,
Есть повсюду хорошие люди,
Где есть небо, земля и вода».
Мне тоже было грустно расставаться с Тегераном.
Братика-баятика на вокзал решили не брать: я расцеловала его, и мама повезла его в коляске на дачу к Ирочке, которая рада была с ним понянчиться, пока родители меня проводят.
Утром 8-го Шахривара 1360-го мы ехали по улице Моссадык на юг города, где находился вокзал. Я высунулась в открытое окно, чтобы родители не увидели слезы, которые я роняла на Тегеран.
И тут совсем рядом прогрохотал взрыв.
Завизжали тормоза машин, все вокруг заволокло черным едким дымом.
– Немедленно закрой окно! – закричала мама.
– Не паникуй, Ирина! – тихо сказал папа строгим голосом, резко свернул из мгом образовавшегося «шулюха» (пробка – перс.) в какой-то тихий переулок и через пять минут мы уже мчались дальше к вокзалу, объехав охваченную паникой зону взрыва.
Уже на вокзале мы узнали, что при этом взрыве в центре Тегерана погиб Раджаи – новый президент Ирана, недавно сменивший на этом посту сбежавшего Банисадра, и его премьер-министр Бахонар.
Я плакала и не хотела даже близко подходить к поезду. Мне было страшно оставлять в Тегеране родителей и брата. И я была уверена, что с ними ничего не случится, если рядом останусь я.
Вместе с подоспевшей парой из ГКЭС родители, применяя всевозможные методы от увещеваний до угроз, еле-еле уговорили меня зайти в вагон. Их улыбающиеся лица заставили меня немного расслабиться. Мне всегда казалось, что если человек улыбается, значит, ничего особо страшного не случилось. И наоборот: человек не может улыбаться, если рядом происходит что-то плохое. Родители это знали, вот и улыбались старательно, во весь рот.