Техану. Последнее из сказаний о Земноморье
Шрифт:
Гед не стал спорить с ней или уговаривать не печалиться. Он только спросил:
— Как ты думаешь, он здесь останется?
— Да. Он боится снова идти в море. Он ведь так и не сказал мне правды, точнее, сказал правду о том, что сталось с его кораблем. Он был помощником капитана и, как мне кажется, занимался перевозкой краденого. И перепродажей. Не в этом, в общем-то, дело. Все гонтийские моряки — наполовину пираты и воры. Но он соврал мне. И продолжает врать. И ревнует к тебе, и завидует. Бесчестный,
— Просто напуганный, по-моему, — сказал Гед. — Но не злой. И не такой уж дурной. И, кроме того, это ведь его ферма.
— Ну так пусть и забирает ее! И пусть она будет столь же щедра к нему, как…
— Нет, родная, — сказал Гед, пытаясь голосом и руками удержать ее гнев, — не говори так… не говори злых слов!
Его порыв был настолько искренним и страстным, что гнев Тенар обернулся вдруг любовью, ибо именно любовь и вызвала эту яростную вспышку гнева.
— Нет, не бойся, я не стану проклинать ни сына, ни ферму его!.. Я об этом даже не думала! Но мне так больно — и так стыдно! Ах как мне жаль, Гед!
— Нет, нет, нет! Милая, мне совершенно безразлично, что этот мальчик думает обо мне. Вот только с тобой он очень груб.
— И с Терру. Он обращается с ней так, будто… Он сказал… сказал мне: «Что это она натворила, что в такую уродину превратилась?» Что она натворила!..
Гед гладил ее по голове — как всегда, легкими, медленными, нежными прикосновениями, которые обычно нагоняли на них обоих сон и любовную негу.
— Я могу снова наняться пасти коз, — сказал он наконец. — Тогда тебе тут будет полегче. Разве что с работой…
— Я уж лучше пойду с тобой.
Он продолжал гладить ее по голове и размышлял вслух:
— Наверное, мы смогли бы уйти вместе. Там, наверху, над Лиссу в прошлый сезон было две семьи. Обе пары овец пасли. Но ведь после лета приходит зима…
— Может быть, наймемся к кому-нибудь. Я работать умею… и с овцами обращаться… а ты с козами… да и вообще ты во всякой работе ловкий…
— Хорошо с вилами управляюсь, — прошептал он, и она тихонько то ли засмеялась, то ли всхлипнула.
На следующее утро Искорка встал рано и завтракал со всеми вместе: он собрался на рыбалку со старым Тиффом. Поев, он поблагодарил мать куда теплее, чем обычно, и пообещал:
— К ужину рыбы принесу.
Тенар к утру уже приняла решение и откликнулась:
— Погоди-ка, сынок. Сперва убери, пожалуйста, со стола. Грязную посуду поставь в таз и залей водой. А вечером я все вместе вымою.
Некоторое время он изумленно смотрел на нее, потом сказал:
— Это женская работа, — и надел свою шапку.
— Эту работу может делать любой человек, если он ест здесь.
— Но только не я, — равнодушно ответил сын и вышел на улицу.
Тенар пошла за ним следом. И остановилась на пороге.
— Значит,
Он молча кивнул и пошел прочь через двор.
— Слишком поздно, — сказала она, возвращаясь в кухню. — Ничего у меня не получится. Я потерпела неудачу. — Она чувствовала, как лицо ее вдруг покрылось морщинами — вокруг рта, вокруг глаз — и застыло. — Можно сколько угодно поливать камень, — сказала она, — да только расти он не будет.
— Начинать нужно, непременно когда они молоды и нежны душой, — сказал Гед. — Как я, например.
Но на этот раз она его шутке даже не улыбнулась.
Вернувшись домой после целого дня работы, они увидели у ворот какого-то мужчину; он разговаривал с Искоркой.
— Это тот парень из Ре Альби, верно? — спросил Гед, который по-прежнему прекрасно видел.
— Пойдем, пойдем, Терру, — сказала Тенар, потому что девочка сразу же остановилась как вкопанная. — Какой еще парень? — Она была довольно близорука и щурилась, тщетно пытаясь разглядеть человека у ворот. — А, так ведь это, как его там, торговец овцами. Таунсенд! Чего это он сюда снова явился, стервятник паршивый?
Она весь день была чрезвычайно сердитой, так что Гед и Терру благоразумно промолчали.
Тенар первой обратилась к торговцу:
— Ты что, насчет ягнят выясняешь, Таунсенд? Так ты на целый год опоздал; но у нас есть еще этого года, в овчарне.
— Так мне и хозяин сказал, — ответил Таунсенд.
— Да неужели? — удивилась Тенар.
Тон у нее был такой, что у Искорки потемнело лицо.
— Ну, в таком случае не стану вам с хозяином мешать, — сказала она и уже повернулась к ним спиной, когда Таунсенд окликнул ее:
— Я ведь к тебе снова с поручением, Гоха.
— Третий раз волшебный.
— Та старая ведьма, ну, ты знаешь, тетушка Мох очень больна. Она велела, раз уж я все равно иду в Срединную Долину, зайти к тебе и сказать, что она совсем плоха. «Скажи, — говорит, — госпоже Гохе, что я хотела бы повидать ее, прежде чем умру, если у нее такая возможность будет».
Стервятник, паршивый стервятник, думала Тенар, с ненавистью глядя на Таунсенда, который снова принес ей дурные вести.
— Она так сильно больна?
— Должно, помрет скоро. — И Таунсенд как-то странно подмигнул, что, вероятно, должно было означать сожаление. — Очень сильно всю зиму проболела, и все хуже ей, все хуже, вот она и велела передать тебе, что уж больно тебя видеть хочет, пока не померла.
— Спасибо, что весточку передал, — мрачно поблагодарила его Тенар, отвернулась и пошла к дому. А Таунсенд отправился с Искоркой к овчарням.
Пока готовили обед, Тенар сказала Геду и Терру:
— Я должна пойти.
— Конечно, — согласился Гед. — Пойдем все вместе, если хочешь.