Техногнозис: миф, магия и мистицизм в информационную эпоху
Шрифт:
Некоторые мистики также проявляют беспокойство. Одно из самых мрачных писаний на тему «электрозагрязнения» принадлежит перу Уильяма Ирвина Томпсона, чьи исполненные мощи тексты с легкостью преодолевают коварные воды между наукой, мифом и историей культуры. Одна из наиболее эксцентрических его идей связана с современным статусом нашего «электрического тела», которое, как считает Томпсон, играет роль своего рода тончайшей энергетической брони, защищающей физическую реальность от ужаса, хаоса и всепожирающих фантазмов астрального плана. Поскольку сегодня мы подвергаем бомбардировке свои вибрирующие эфирные скафандры «электронным шумом» из сверхнизких частот и микроволн и даже усугубляем ситуацию, используя изменяющие сознание препараты, искусственное медиаокружение ну и, конечно же, громкую музыку, «астральный план просачивается в изношенный и рваный физический план»40. Поскольку наше эфирное тело в дырах, а техники навигации по астральному царству давно забыты, культура
Согласно Томпсону, вампиризм в отношении нашего эфирного тела достигает своего апогея в перчатках, костюмах и шлемах виртуальной реальности — устройствах, которые дают зеленый свет тотальной электромагнитной колонизации энергетического и астрального тел (что, по Томпсону, одно и то же). Но в то время как некоторые видят в скрещении виртуального и энергетического тел извращение, даже дьявольщину, другие полагают, что это акт почти ангелический. Одна из наиболее захватывающих и потрясающих технологий виртуальной реальности — «Осмос», электронная установка класса хай-энд, созданная канадцем Чаром Дэвисом в середине 1990-х годов. Используя те же графические программы, которые оживили динозавров в «Парке юрского периода», запущенные на оборудовании SGI, обыкновенно используемом для дорогих научных программ и военных симуляторов, «Осмос» проглатывает участников, тщательно укутанных в электронные одежды, и погружает их в осязаемый, сияющий, глубоко проработанный волшебный мир тропических лесов, темных прудов и зеленых крон. Используя эффекты пространственного удвоения и трюки со светом, «Осмос» создает полное ощущение прогулки в лесах. Многие «ныряльщики» чувствовали себя одновременно развоплощенными и во плоти, напоминая сами себе ангелов, двигающихся с животной грацией. Некоторые ныряльщики выходили из пестрой и вибрирующей вселенной пикселов, рыдая или застывая в трансе; другие сравнивали свои путешествия с осознанными сновидениями или внетелесным опытом.
Благодаря своей одновременно интуитивно понятной и утонченно виртуальной эстетике, «Осмос» — блестящий пример того, как технологическое окружение может симулировать нечто, подобное анимистическому проникновению в Мировую душу, органическим видениям, сила и эффект которых зависят от горения эфирного огня. Указав на возможности исцеляющего использования виртуальной реальности, «Осмос» также напоминает, насколько близки мы с электроникой, в зрении и слухе, телесно и психически. Наш язык источает электромагнетические метафоры. Мы говорим о магнетических личностях и линиях жизни, о дурных вибрациях и отключке, о разрядке и необходимости подзарядиться. Излучает ли тело поляризованную энергию или нет, наше «я» сегодня стянуто второй, электромагнитной кожей.
Призраки спектра
В середине XIX столетия электричество испытало почти алхимическую трансформацию, которая вызвала изменения в современном обществе. Медиумом, ответственным за этот революционный скачок, был мозг некоего Сэмюэля Морзе, человека, который, как отмечают историки техники, имел довольно грубое представление о тайнах электромагнетизма. Но хотя Морзе и не хватало усидчивости одержимого, столь распространенной в первые годы электрических изобретений, он был, вне всякого сомнения, благословлен с самого начала грозным озарением свыше: раз электрический ток может скользить по проводам, то «мысль может быть… мгновенно передана электричеством на любое расстояние»41. Эфирный огонь следовало раздуть, превратив его в еще более бестелесную сущность. Энергия испарилась, превратившись в информацию, и это коренным образом изменило способ отражения человеческого в технологическом.
Убедив Конгресс ссудить 30.000 долларов на проект, Морзе протянул провод между Балтимором и Вашингтоном, округ Колумбия. Первое официальное сообщение, переданное этой линией в 1844 году состояло из странного пророческого изречения: «Что Бог приуготовил!» Эта фраза была предложена дочерью представителя американского патентного бюро, хотя сам Морзе наверняка испытывал то же чувство. Помимо того что он был сыном верного евангелиста, он также пожаловал добрую долю своего значительного состояния церквям, семинариям и миссионерским обществам. Первое телеграфное сообщение может быть прочитано и как страстный вопрос, и как крик ликования, и сегодня мы знаем ответ: Бог приуготовил — или, скорее, человек приуготовил в своем подражании Богу — пришествие информационного века.
Система Морзе была не просто электрической (и, следовательно, не просто предельно эффективной в своей мгновенности); она была цифровой. Электрический ток, бегущий по проводам, сам по себе всего лишь аналоговый носитель, содержащийся повсюду в мировом электрическом океане. Но, прерывая и вновь продолжая его течение одним-единственным переключателем и разработав код, позволяющий интерпретировать паттерны импульсов, Морзе разрубил этот аналоговый танец на серию дискретных цифровых единиц и обозначил их точками и тире. Телеграф — это первая нервная сеть информационного века, и на это указывала та скорость, с которой он завоевывал и менял мир, особенно стремительно индустриализующиеся США. После изобретения Морзе увеличилась
Наиновейший способ передачи информации XIX века, телеграф питал воображение масс. Еще до того, как Морзе проложил свой первый кабель, Ф. О. Дж. Смит, один из самых громогласных сторонников Морзе в Конгрессе, выступал с напыщенностью, которой медиа-магнаты грешат и сегодня:
Влияние этого изобретения на политические, коммерческие и социальные отношения людей в этой обширной стране… будет… само равно революции, непревзойденной по своему моральному величию ни одним открытием, сделанным дотоле в искусствах и науках… Для информации расстояние между штатами будет полностью уничтожено, а вследствие этого также и между отдельными гражданами42.
Кажется заманчивым приписать это словесное усердие тому обстоятельству, что Смит был тайным деловым партнером Морзе в осуществлении его проекта, но тогда мы получим неверное представление о степени связанного с телеграфом энтузиазма как в массовой среде, так и в кругах элиты. После прокладки трансатлантического кабеля пятнадцать тысяч жителей Нью-Йорка, лишь немногие из которых лично выиграли от этого, устроили парад, какого еще не видывал этот город. Одна из газет жаловалась, что кабель «называют событием, уступающим по своему значению для человечества только распятию Христа»43.
Эта аналогия была вполне уместна для Америки XIX века, в которой религиозный и технологический энтузиазм питали и усиливали друг друга. Это была эра страстного технологического утопизма, когда в свет выходили такие книги, как «Рай на Земле и богатство для всех людей без труда, посредством сил природы и машины». И достижения, подобные каналу Эри, лишь поддерживали эти надежды. Но этот техноутопизм заимствовал свой пыл у аналогичного религиозного энтузиазма, который вверг молодую нацию в пламенный карнавал ревайвализма, [12] духовного экспериментаторства и прогрессивных коммун. Постный кальвинизм, обычный среди американских христиан-трудоголиков, расцвел и зарделся цветами перфекционизма — веры в то, что и личность и мир обладают безграничным потенциалом для улучшения. Дух ревайвализма с его мечтами о наступающем миллениуме в свою очередь поддерживался технологическим взрывом, породившим новые машины и инженерные подвиги. Эти достижения привели к тому, что историк Лео Маркс назвал «технологической гордостью»: восхитительное и пугающее величие, которое поэты романтизма связывали с природой, стало приписываться новым технологиям. Телеграф, мгновенно преодолевающий расстояния, был воспринят как явный признак самопровозглашенного долга молодой страны: построить рай на земле.
12
То есть духовного возрождения. Автор, по всей видимости, имеет и виду общий смысл этого понятия. Религиозное же движение духовного возрождения в США имеет более давнюю историю. Оно зародилось в 1730—1740-х годах как реакция на жесткость пуританства и дало толчок развитию целого ряда лютеранских течений. Вторая волна (конец XVIII — первая половина XIX века) ревайвализма была связана с распространением евангелизма протестанскими проповедниками среди фермеров западного фронтира.
Далее мы еще увидим, как эти величественные технологические утопии нашли приют внутри современных информационных сетей, выросших из проводов, когда-то проложенных Морзе. Здесь нас особенно интересует то, что «уничтожение» телеграфом пространства и времени размыло границы американского «я». Как это всегда бывает с новым мощным информационным средством, само существование телеграфа потрясло скорлупу идентичности. В «Понимании медиа» Маршалл Маклюэн утверждает, что «если все предыдущие технологии расширяли какие-либо части наших тел, про электричество можно сказать, что оно продолжило саму нашу центральную нервную систему»44. Для Маклюэна электрический нервный узел, созданный Морзе, был лишь первым в ряду новых медиа: радио, радиолокации, телефона, фотографии, ТВ, которое вызвало распыление индивидуалистических рамок сознания, выработанных технологиями письма и печатных изданий. Телеграф инициировал «новое, электрическое воссоединение племен Запада», долгий спуск в электронное море соучастия в мифе и коллективного резонанса, где старые анимистические мечты дописьменных культур рождаются заново на электромагнитных волнах. Но Маклюэн увидел и коллективное «овнешнение», вызванное телеграфом — технологическим корнем тревоги века: «Вывести свои нервы наружу, — пишет он, — это значит провоцировать ситуацию кошмара»45.