Техномонстры

Рыжков Александр Сергеевич

Тартору даже начинало становиться стыдно, что так сильно ненавидел Филику. Да, она подлая, мерзкая и противная женщина, погубившая его жизнь. И что теперь? Стык потустороннего и смертного мира не на ней сходится. Слишком уж много чести этой дуре. Хоть и такой приятной в постели дуре… Гирен бы её подрал, столько противоречивых чувств к ней: от слепой любви до дикой ненависти! Нет, нужно что-то делать с собой. Да вот только что? Скорее всего, найти ответ на этот вопрос никогда не удастся…

Еды хватало. Шакалы исправно приносили объедки: голодные дни постепенно становились воспоминанием, страшным сном, который так радостно забыть и стараться больше не вспоминать. А вместе с умеренной

сытостью к Тартору принялось возвращаться здоровье. Его тело перестало походить на обтянутый кожей скелет и уверенно начало восстанавливать былую форму. Побои медленно сходили, ведь избиения вторую неделю как прекратились. Наёмник уже уверенно мог стоять на ногах, не боясь рухнуть от бессилия, а руки перестали дрожать. В мышцах начинала оживать былая сила. Да что там сила — кровавый кашель досаждал не так часто, как раньше. Крепкий и сильный от рождения организм Тартора начал брать верх над, казалось уже одолевшей его, хворью.

Возвращалась сила, а вместе с ней возвращалось желание совершить побег. В голове Тартора начали появляться дерзкие планы. Да, Жраб, его сыновья и подчинённые — крепкие ребята, спору нет, но Тартор ведь и сам не из простого замеса. Конечно, их сила — в количестве. С толпой справиться будет невозможно. Но если удастся захватить Жраба и, под угрозой его смерти, выйти наружу… А если злость возьмёт верх над Тартором и он прикончит Главу городской охраны, то не беда — всегда есть его сыновья! А как ещё можно выбраться из камеры? Распилить толстенные металлические решётки в стенном проёме? Чем? Шатающимися зубами? Да даже если бы и было чем — в глазное отверстие постоянно кто-то наблюдает. Даже по ночам. Подкоп? В каменных плитах? Нет, выбраться из «смертельной камеры» можно только боем.

Вёдра с питьевой водой заносить в камеру перестали. Вместо этого в стенной проём подвели трубу с вентилем. О благо, повернув вентиль, из трубы начинала литься настоящая вода! Да, рыжеватая от ржавчины, ну и что? Ведь, несмотря на металлический привкус, её можно и пить, ей можно и мыться! Если бы не постоянный ненавистный взгляд из дверного глазка, ощущаемый даже спиной, можно было бы решить, что о Тарторе забыли. Никто не заходил. Никто не бил. Никто не оскорблял. Никто не унижал.

Но интуиция матёрого наёмника не давала Тартору расслабиться. Он чувствовал во внезапном улучшении жизни подвох. Злостный, ужасный, полный следующей за ним боли и страдания подвох.

Как оказалось, интуиция не подвела его…

Как-то Тартор проснулся от тревожного ощущения: словно незаметно что-то вырвали у него прямо из под носа, безболезненно оторвали кусок вместе с мясом… Но что не так? Спросонья сказать трудно. Стены, пол, матрац, вентиль — всё, как и прежде. В камеру не заносили мёртвых тел похожих на Филику женщин, над головой не стоял скалящийся в предвкушении кровопролития палач с боевым топором, не ухмылялась толпа здоровенных детин, жаждущих почесать кулаки… Тогда в чём проблема? Скулёж и тявканье! Как же без них одиноко в камере! Вот уже сколько времени шакалы с утра пораньше будили хозяина. Но сейчас их вострые мордочки не торчат между стальными прутьями…

Ну ничего, мало ли что могло случиться? Вдруг, они всё ещё ищут отбросы? Или заплутали. Да нет, эти сорванцы способны находить след там, где его не найдёт и волк. А всем на Главном Материке прекрасно известно, насколько искусны в этом деле волки! Решили махнуть пушистыми хвостами на хозяина и податься прочь? Обратно в Кривой Лес? А что, вполне себе вариант, хоть очень и очень маловероятный. А ещё что может быть? Да всё что угодно! И, увы, не самое лучшее…

Тартор, как только мог, отгонял мрачные мысли. Но они и не думали покидать его голову. Целый день он просидел под проёмом, дожидаясь четыреногих друзей. Уродливый птенец голода, казалось бы, замурованный обратно в скорлупу, принялся проклёвываться вновь.

Шакалы не появлялись.

Наступила ночь. Такая же тёмная, холодная и беспристрастная, как всегда. Вот только длилась она дольше обычного — Тартор не спал. Вслушивался в тишину с надеждой уловить милые уху шорохи шакальих лап. Девственную плеву тишины разрывали скрипы дверных петель, топот сапог охранников, вой на луны цепных бобросов и собак, вскрикивания ночных птиц. Но не было среди них преданного скулежа и тявканья…

Утром Тартор почувствовал, как болезнь начинает набирать новую, утраченную было, силу. Мучительный кровавый кашель раздирал лёгкие, а нарастающий голод — желудок. Переживания косили Тартора, как техномонстр жнец косит головы попавшихся под его чудовищные лезвия мыслящих. С каждой минутой наёмнику становилось всё неспокойней на душе. И это беспокойство ослабляло организм, делало уязвимым для болячки.

День прошёл в страданиях: как в душевных, так и физических.

А шакалы всё не появлялись…

Время тянулось со скоростью Исполинских Жернов, что можно встретить в Бастоне: зерно в них свозят со всех Западных Земель, в движение их приводят сотни тяговых слопров; в день они совершают лишь несколько полных вращений, но количество и качество помола впечатляет весь Материк.

К завершению четвёртого дня мучительного незнания, засовы щёлкнули, и в камеру опасливо вошёл охранник. Тартор ещё никогда его не видел: это был седой прим с глубоким, участливым взглядом. В нижних руках он держал большую кастрюлю. Из-под закрытой крышки доносился слабый запах дурманящей разум еды.

— Пришёл почесать об моё лицо сапоги? — окрысонился Тартор.

— Что вы, господин, совсем нет, — прислужливым, лишённым воли голосом ответствовал прим. — Я пришёл оказать вам посильную помощь.

— С чего это вдруг? — голос Тартора звучал измученно и обречённо. — Вы долгое время выбивали из меня душу. Потом просто забыли, как мне кажется. А теперь что, помогать уже надумали?

— Нет, господин, совсем не собираются помогать… — прим осёкся. — Вернее, они не собираются… Понимаете, я, хоть и работаю на Жраба Толстого, не во всём с ним согласен. Уж вы-то, господин, должны меня поддержать: методы Жраба слишком жестоки.

— Ещё бы, — поддакнул Тартор, прокручивая в голове все избиения, унижения и моры голодом.

— Я раскрою вам тайну: сейчас идёт последняя ступень ваших истязаний, — принялся откровенничать прим, переминаясь с ноги на ногу и заламывая свободные от кастрюли руки. — Вас хотят заморить на смерть голодом. Не смотрите на меня, как на идиота, господин. Конечно же, вы это поняли и без меня… Простите. В общем, мне положено следить за вами. Жраб и его сыновья утратили к вам интерес. Они заняты сейчас другими делами: завезли новую партию осуждённых к смерти. А ведь перед казнью над каждым нужно «как следует поработать»…

— То-то я смотрю, они меня перестали избивать, — ухмыльнулся Тартор. — У них попросту завелись новые жертвы.

— Да-да-да, — подтвердил прим, — именно поэтому. Так вот, меня назначили следить за вами, господин. Что я, с гордостью признаюсь, и делал. Они перестали за вами следить, поэтому я позволил себе недопустимое своеволие — подвёл вам трубу с водой. Мне просто больно было смотреть на то, во что они вас пытались превратить. Ну не так разве?

— За это — тебе от меня огромная благодарность, — голос Тартора звучал тихо, устало, но глаза горели уважением. — Ты даже не представляешь, как мне этого здесь не хватало.