Текст книги doc
Шрифт:
Остальное понятно, отметим только шизымь, где сказался диалект псковского переписчика, произносившего ш вместо с.
Так вот, что же за выражение растекашется мыслью по древу?
Комментаторы предположили, что имеется в виду не настоящее дерево, а воображаемое – древо поэзии. Растекаться по нему значит творить поэтически. В «Слове» дальше есть сравнение Бояна с соловьём, скачущим по «мысленному древу».
Вспомнили также, что пение сопровождалось игрой на гуслях или на другом подобном инструменте. А гусли – деревянные. В англосаксонском эпосе встретилось такое определение
Однако вслед за отвлечённым понятием – мыслъ – названы реальные волк и орёл. Была высказана догадка, что мыслью написано по ошибке вместо мысью – белкой.
Наконец, в поэме могли стоять и мыслью, и мысью, подряд. То есть поэтические идеи Бояна сравнивались с белкой, волком и орлом. Но переписчик, увидев два почти одинаковых слова, перенёс в свой экземпляр первое, а потом перепутал, посмотрел на второе и стал копировать уже дальнейший текст.
А что скажет подсчёт гласных? Равенства во фразе нет. Кое-что получается при делении на части: серымъ вълкомъ по земли (– 2 2 2 –), шизымъ орломь подъ облакы (1 4 – 3 –) – но это похоже на случайность, а главное, как быть с другими обрывками? Вдобавок вносит путаницу и с точкой – заменяем его в вещий на и обычное и снова просчитываем текст, заменяем в мыслью и опять считаем... Может быть ещё волкомъ, а не вълкомъ. Да и мало ли что может быть...
В конце концов пробуем взять первое слово, по одному добавлять к нему следующие и всё время считать, не забывая о возможных вариантах, – не создастся ли в какой-то момент равенство? Оно создаётся! Но непредвиденным образом: Боянъ... растекашется мыслью, а по древу повисает, и вообще во второй половине фразы арифметическая неразбериха.
Не вставить ли всё-таки мысью (здесь тоже и десятеричное)? В самом деле, вторая половина приближается к гармонии, но одно о лишнее, а какого-то гласного недостаёт, или не хватает двух, а с о всё в порядке...
Короче, вот как выглядит наиболее вероятный первоначальный текст:
Боянь бо вещий,
аще кому хотяше песнь творити,
то растекашеться мыслью, (6 6 6 4 2)
акы мысью по древу,
серымь вълкомь по земли,
сизымь орломь подъ облакы (2 7 3 7 2).
Просто-напросто переписчик, произносивший шизымъ вместо сизымъ, не знал слова мысь, он говорил мышь. Потому и не понял, что сказано поэтом: мыслью, как мыслью? Подумал-подумал, наверно, озадаченно глядя в текст... да и выкинул «повтор», показавшийся ему ошибкой предыдущего грамотея. Результат – статьи, доклады, рефераты, споры, догадки, предположения, опровержения... На 200 лет хватило.
Добавим, что мыслью-мысью без акы (как) оказалось бы не в духе «Слова», поэт пишет: воины, акы волки, дружина, акы туры.
Конечно, прочно вошедшее в язык выражение теперь не упразднишь. Да и незачем. Ведь не исправляем мы неверно понятую трагедию Шекспира, у которого Отелло вовсе не чернокожий, а мавр, то есть белый (разве смуглый только). Сам Шекспир тоже ошибся: прототипом ему послужил Маурицио Отелло, итальянец, но драматург истолковал уменьшительное имя Мауро как «мавр». Дальше решили: раз из Африки, значит, негр. Вдобавок у Шекспира он закалывает Дездемону кинжалом, а теперь душит. Но уже не заставишь актёров играть иначе, а пьеса стала живописнее с негром. Так же мы привыкли к мысли, расходящейся по ветвям.
Но, по крайней мере, исчезает подозрение, будто автор поэмы сочинял абстрактные загадки. И его предшественник тоже не растекался мыслью по древу – в ироническом смысле этих слов.
Светлый князь
О солнечном затмении в «Слове» идёт речь дважды. Ещё раз о нём косвенно напоминает брат Игоря Всеволод, когда говорит: Одинъ братъ, одинъ светъ светлый – ты, Игорю! Оба есве Святъславличя. Второе предложение значит: оба мы Святославичи. А слышите звукопись? – светъ, светлый, есве, Святъславличя. Автор выстроил ряд именно из этих согласных, потому что они говорят о связи Игоря и Всеволода со светом, с солнцем.
Только странно повторение светъ светлый. В былинах, например, часты выражения «сила сильная», «горе горькое» и тому подобные. Поскольку «слова у нас до важного самого в привычку входят, ветшают, как платье» (Маяковский), языку свойственно заново усиливать их. Скажем, существовало слово лаза (отсюда современное пролаза), оно примелькалось, и его удлинили: лазута, – потом подкрепили ещё: лазутчик. А значение всегда оставалось одно и то же. Сейчас нечто похожее происходит с наречием внутрь, закрепляющимся в форме вовнутрь (буквально – во в нутро). А потомки, наверно, будут говорить ввовнутрь. Но в поэме об Игоре никаких «сил сильных» нет.
Если возникло недоумение, то читатель догадался, что и равновесия гласных в тексте нет. Действительно, во втором предложении гармония выдержана, а в первом неожиданность: получается два равенства, и раздел между ними проходит... как раз посередине выражения светъ светлый.
Но вряд ли Всеволод мог сказать: «Светлый ты, Игорь!»
Однако вспомним обычное обращение к князю – именно «светлый» или «светлейший» (а позже появились всякие «сиятельства»)! Не стояло ли в поэме сначала: ты, светлый Игорь? Понимать надо так: «Свет очей моих – светлый (то есть князь) Игорь». Сближены однокоренные, но разошедшиеся по смыслу слова.
Значит, в то время, когда речь ещё воспринималась как единый поток (недаром тексты писались без пробелов), поэт уже знал и использовал дальнее родство отдельных слов! Нечасты подобные примеры даже в поэзии XX века, при всех наших словарях омонимов, трудностей, словообразования. У Н.Асеева говорится о красном, то есть советском, народе на Красной площади. У Б.Пастернака: «Брось, к чему швырять (то есть опять же бросать) тарелки, бить тревогу, бить стаканы». Неудивительно, что переписчик, не поняв такого редкого случая, написал, как было привычнее, и разрушил находку поэта.