"Тексты смерти" русского рока

Доманский Юрий Викторович

— в песне «Уездный Город N» vino, в числе прочего, помогает преодолеть стереотипы восприятия литературных героев: «У стойки бара Ромео курит сигару, допив свой аперитив <…> В его кармане фляжка. Не с ядом — с коньяком <…> Три мушкетера стоят у пивного ларька. К ним подходит д’Артаньян. / Он небрежно одет, плохо выбрит и к тому же заметно пьян. / На вопрос: “Не желаешь ерша с лещом?” — он отвечает: “Мне все равно”» (76–77);

— vino становится ключевым в ироничных по отношению к антиалкогольной политике государства песнях «Трезвость — норма жизни» и «Ром и пепси-кола» («Все пьют алкоголь, хотя он крайне вреден. / Но напиток “пепси-кола” чрезвычайно полезен <…> Вот уже утро, я как заново родился. / Всех еще тошнит, а я уже опохмелился / Ромом с “пепси-колой”», 123).

Итак, мотив пьянства, актуализированный в предметном мотиве, обозначенном нами

как vino, в поэзии Майка частотен и многообразен. Вместе с собственно биографическими сведениями он формирует важную сему майковского «текста смерти». Можно сказать, что эта сема для культуры традиционна (достаточно вспомнить биографический миф Есенина или модели жизни западных звезд), но именно в майковском «тексте смерти», в системе собственно биографических сведений и творчества, она формирует очень важный синтез трагического и комического, являясь тем самым определяющей для всего биографического мифа Майка и ключевой для модели «русская рок-звезда». Практически все отмеченные нами семы майковского «текста смерти» оказались сконтаминированы в одной из ранних песен Науменко — «Оде ванной комнате» (альбом «Все братья — сестры»):

Ванная — место, где можно остаться совсем одному,Сбросить груз забот, растворить их в воде.Дверь заперта, и сюда не войти уже никому,Ты, наконец, один в этой белой пустоте…Ванная — место, где можно раздеться совсем донага,Вместе с одеждой сбросить улыбку, страх и лесть.И зеркало — твой лучший друг — плюнет тебе в глаза,Но вода все простит и примет тебя таким, как ты есть…О, Боже, как хочется быть кем-то —Миллионером, рок-звездой,Святым, пророком, сумасшедшимИли, хотя бы, самим собой.Самим собой. Это сложно.Это возможно только здесь.Ванная — место, где так легко проникнуть в суть вещей,Поверить, что ты знаешь, где правда, а где ложь.А главное — никто не видит, чем ты занят здесь —То ли режешь вены, то ли просто блюешь…О-о, ванная комната! Пою тебе хвалуЗа простоту, за чистоту,За мыло и за душ.За всепрощенье, за воскрешенье,За очищенье наших душ! (14–15)

Показательно, что Майк очень не любил, когда эту песню воспринимали как смешную, ироничную, поскольку речь в ней идет о вполне серьезных для автора вещах. Ключевые семы «текста смерти» вступают здесь в системные отношения друг с другом. Из отмеченных нами «традиционных» сем в «Оде» можно выделить

— одиночество, причем одиночество — желаемое состояние («Ванная — место, где можно остаться совсем одному <…> Дверь заперта, и сюда не войти уже никому, / Ты, наконец, один в этой белой пустоте»),

— смерть в мотиве самоубийства («То ли режешь вены»),

— уход от мира («Никто не видит, чем ты занят здесь»).

Из оригинальных сем майковского биографического мифа можно выделить сему игра, причем эта сема воплощается в разных своих ипостасях: от быть кем-то до быть самим собой («Вместе с одеждой сбросить улыбку, страх и лесть <…> вода все простит и примет тебя таким, как ты есть. // О, Боже, как хочется быть кем-то <…> или, хотя бы, самим собой»). Среди возможных ролей (миллионер, пророк, сумасшедший, святой) называется и рок-звезда. Тем самым актуализируется и ключевая сема майковского «текста смерти».

Наконец, в «Оде» можно отыскать и отголосок семы пьянство, точнее — его последствий («то ли просто блюешь»). Принципиально, что смерть и пьянство в «Оде» оказываются в одном ряду, объединяясь топосом ванной комнаты.

Таким образом, в одном этом тексте воплотилась система сем майковского «текста смерти», представив разные его стороны — от традиционных «высоких» до самобытных «низких». «Ода», следовательно, может считаться своеобразной квинтэссенцией «текста смерти» Науменко, более чем за десять лет до его ухода определившая развитие всего биографического мифа, последовательно воплощаемого Майком в течении всей его жизни как биографией, поведенческой моделью, так и песнями, и развернутого немногочисленными мифотворцами.

Итак,

«текст смерти» Майка можно представить следующим образом: Майк одинок, предчувствует собственную смерть, аналогом которой может быть простой уход, он пьяница, он играет роль — то звезды, то простого парня, но он хочет быть собой, и в этом желании Майк — то рок-звезда, то простой человек. Во всех своих ипостасях Майк может быть ироничен, а может быть серьезен. В таком синтезе и сформировался самобытный «текст смерти» Майка Науменко, где героем является «русская рок-звезда». Этот текст, как мы уже указывали, не получил широкого распространения, в отличие от «текстов смерти» Башлачева и Цоя, но он интересен, во-первых, по причине своей необычности, включения казалось бы взаимоисключающих сем, во-вторых, по причине сочетания компонентов разного уровня — трагических и комических, высоких и низких. В таком синтезе «текст смерти» Науменко безусловно самобытен и, вместе с тем, традиционен. Именно в противоречивости, в полемике с «памятью жанра» и ее сохранении — залог бытия этого текста, амбивалентного по своей природе. Майк как бы задал новый тип биографического мифа, который оказался знаковым для русской рок-культуры и в основе своей воплотился в еще одном «тексте смерти» — Андрея «Свина» Панова. Однако этот текст вовсе не слепо копирует майковскую модель, а дополняет и развивает ее, создавая, по сути, еще один тип, гораздо более далекий от традиции, чем текст Майка. Мы хотели сделать Панова четвертым героем нашей книги, даже придумали название для главы о нем — «Клоун», собрали довольно интересный мемуарный и фольклорный материал… Однако не смогли, к сожалению, отыскать систематизированного издания поэтического наследия Панова, что не позволило нам предложить вниманию читателей главу о главном русском панке и прекрасном поэте. Вместе с тем, мы надеемся, что в ближайшем будущем восполним этот пробел.

ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНОЕ ЗАМЕЧАНИЕ

Мы рассмотрели три «текста смерти» русского рока и показали, что каждый из выбранных нами рокеров своей смертью воплотил в культуре определенную модель. Учитывая смысловые доминанты этих моделей, мы условно обозначили каждый из рассмотренных текстов по ключевой семе биографического мифа — «поэт», «герой» и «рок-звезда». Каждый из трех «текстов смерти» строится по своим законам, учитывает разные временные и географические источники, но каждый подчиняется и единому механизму, по которому «текст смерти» задается в первую очередь собственно творчеством, а кроме того — образом жизни, имиджем, восприятием окружения. Репродуцируется же этот текст — в средствах массовой информации, в некоторых случаях — в устном народном творчестве. Таким образом, для понимания того или иного конкретного «текста смерти» необходимо привлечение как можно более широкого массива материала, включающего в себя как творческое наследие, так и всю ту информацию, которая, казалось бы, собственно к творчеству имеет весьма отдаленное отношение. Но только в совокупности всего того, что писалось и пишется, говорилось и говорится о том или ином деятеле культуры, можно составить относительно адекватное представление о личности и ее репутации.

В этой связи очевидно, что всякое обращение к «тексту смерти», биографическому мифу должно сопровождаться сбором максимально возможного количества самых разнородных материалов, прямо или косвенно связанных с героем. Отсюда — по меньшей мере две проблемы, из-за которых наше исследование не может претендовать на полноту. Во-первых, невозможность из-за отсутствия систематизированного материала и изданий поэтического наследия описать «тексты смерти» безусловно того заслуживающих таких деятелей русского рока, как Янка Дягилева, Анатолий Крупнов, Андрей Панов, Веня Дркин. Во-вторых, систематизация материала, издание стихов и интервью еще не означает, что проблема может быть закрыта даже применительно к какой-то одной фигуре. Дело в том, что любой «текст смерти» не есть нечто застывшее, заданное раз и навсегда. Любой «текст смерти» постоянно находится в стадии формирования, поэтому работы такого рода, как проделанная нами, неизбежно будут пополняться новыми сведениями, новыми фактами — может быть, в рамках уже сложившегося мифа, но не исключено, что этот миф будет принципиально трансформирован. Следовательно, даже уже состоявшаяся работа всегда будет потенциально претендовать на доработку и включение новых сведений.

В заключение оговорим, что наша работа преследовала две цели — сугубо литературоведческую и культуртрегерскую. Первая — литературоведческая — показать на примере русских рок-поэтов законы создания и бытования «текстов смерти», их специфику в каждом конкретном случае, роль поэтического наследия в формировании этих текстов. Сразу скажем, что здесь мы не пошли дальше постановки проблемы, ведь для полноты картины следует описать и проанализировать все, существующие на сегодняшний день «тексты смерти» русского рока. Вторая задача — культуртрегерская — ввести в обиход то, что может быть в самое ближайшее время утрачено, систематизировать хотя бы в какой-то мере суждения и воспоминания о безвременно ушедших русских поэтах, пусть и поэтах с приставкой «рок».