Тeкущaя инфoрмaция
Шрифт:
– Нигде, - сказал я.
– Как это нигде?
– спросил Владимир.
– Сейчас каждый должен работать. Время сейчас такое. Тот, кто сейчас не работает, работает на идиотов и мерзавцев. На коммунистов и русских. На этого вашего жандарма Европы. Что ты улыбаешься? Я серьезно с тобой разговариваю, ты волэ. Привыкли все шуточки шутить. При тоталитарном режиме только этим и занимались. Шуточки шутили, анекдоты рассказывали. Играли в клоунов. С этим должно быть покончено. Я и сам раньше надо всем иронизировал. Но теперь время другое. Понимаешь, какое сейчас время? Сейчас юмор ни к месту. Сейчас работать надо. Собственными руками. А ты все улыбаешься, ты волэ. Нет, парень, иронией этой, этим твоим юморком
– Владимир, - спросил я, - ты никогда не устаешь от звуков собственного голоса?
– Ха, - сказал он, - я трачу на тебя время, специально выделил тридцать минут, а ты опять иронизируешь. Дагмар мне говорила, что ты только этим и занимаешься.
– Дарья, - сказал я.
– Дагмар, ты волэ, - сказал он.
– Дарья, - сказал я.
– Послушай, - сказал он, - брось свои штучки, ты волэ. Христианское ее имя Дагмар. А как вы ее называли в России, об этом ты здесь забудь, ты волэ. Здесь русским именам делать нечего, ты волэ. Здесь их и так было слишком много, ты волэ. Последние сорок лет, ты волэ. Всякие Сережи Тюленины и Михаилы Лермонтовы, ты волэ.
– Что же ты свое не сменил?
– спросил я.
– При чем тут мое?
– удивился он.
– У меня имя немецкое, Вальдемар, ты волэ. Владимир, это просто славянский вариант.
– Так, - сказал я, - ладно. Оставим этимологию. Можешь ты мне помочь с работой?
– С работой?
– спросил Владимир.
– Ну, - сказал я, - ты все-таки депутат. Можешь там одному-другому сказать пару слов. Рекомендательных. Скажем, по части перевода. Или преподавания. Или международных связей. Или посуду мыть в кабаке, а то ведь и туда не берут без рекомендаций да еще и с моим акцентом, а?
Владимир встал. Он даже затряс головой. Ему явно не хватало слов. А может и воздуха. Он просто воздел руки к небу. То есть, к потолку. Прямо с зажженной сигаретой. Курил он по-прежнему свой махорочный "Старт". Такой же запах, наверное, стоял в народных комиссариатах, когда там еще заседала старая гвардия. Все эти бессеребренники, готовые по идейным соображениям поставить к стенке брата родного. Тем более, зятя. Да еще бывшего.
– Вот он, - сказал он, - вот он, ваш советский менталитет, ты волэ. Ты думаешь, раз я депутат, я должен помогать своим родственникам? Ты что, не понимаешь, что это аморально? Слушай, ты волэ, ты вырос в мире Оруэлла, в мире, где все понятия были перевернуты, поставлены с ног на голову, в том числе и такое понятие, как нравственность. То, что ты мне теперь предлагаешь, хуже, чем взятка. Это эгоистический вызов общественным интересам. Это и есть то, что называют мафиозностью. Пойми, ты будешь самым последним, о ком я буду заботиться. А если бы ты был не моим бывшим зятем, а родным сыном, я бы заботился о тебе еще меньше. Времена родственных связей и семейственности прошли, ты волэ. Опять ты забываешь, что здесь не феодально-большевистская Россия. Я тебе помогать принципиально не буду. Ты должен пробиваться сам, ты волэ. Сегодня здесь все равны. У всех равные шансы. Сегодня любой чистильщик сапог может стать депутатом нашей республики, ты волэ.
– Почему не президентом?
– спросил я.
– Ну, президентом, - сказал Владимир.
– Президент у нас уже есть.
– Нет, - сказал я.
– Уж если ты цитируешь не только пословицу, но и образ мыслей, так будь последователен. Если нельзя стать президентом, то какие же здесь равные шансы. Какие вообще у нас с тобой могут быть равные шансы?
– Все мы люди, ты волэ, - торжественно сказал Владимир.
– Заблуждение, ты, волэ, - сказал я.
Кажется, я хлопнул дверью.
Я вообще уже плохо соображал.
Я не понимал сути здешнего мира.
Не понимал, из чего он состоит и на чем основывается.
Потоки пустой болтовни сводили меня с ума.
Я месяцами не слышал ни одного нормального слова.
Со всех сторон на меня обрушивались выговоры и замечания.
Мне постоянно кто-нибудь читал мораль.
Все учили меня как надо жить, говорить, думать, держать столовые приборы, одеваться, переходить улицу, входить в транспорт, спускать воду в туалете, чистить зубы и называть собственную жену, пусть и бывшую.
Случалось, что меня снисходительно поучали десятилетние мальчишки.
Вся нация, от водителей трамваев до депутата парламента, занималась моим воспитанием.
Я, видимо, был безнадежным учеником.
Я читал это в их глазах.
6
Я дocтaл книгу co cвoeй пoлки и oткрыл ee нa cтрaницe триcтa шecтьдecят.
Тoлькo нaйдя oпoру, тeлo cпocoбнo пoднять вceлeнную нa рoгa. Тoлькo тo тeлo движeтcя, чья нoгa пeрпeндикулярнa пoлу.
И проч.
Я cидeл в крecлe c рacкрытoй книгoй нa кoлeняx и cмoтрeл в дoждь.
Я любил этo пocлeзвучиe cтиxoв, кoгдa cмыcл иx и трeпeтaниe рacтвoряютcя пocтeпeннo в крoви, зaпoлняя вce тeлo, пoкa тeлo caмo нe прeврaщaeтcя в звук, лeтящий, кружaщийcя, пaрящий.
Тaк я пaрил минут двaдцaть.
Пoтoм я вытaщил из шкaфa чeмoдaны и нaчaл выклaдывaть нa пoл иx coдeржимoe.
Днeвники, cтиxи, фoтoгрaфии, тeтрaди c пeрвыми глaвaми грaндиoзныx рoмaнoв, дocьe нa визaнтийcкиx aнaxoрeтoв и нoрвeжcкиx бeрceркoв, oгрoмнoe кoличecтвo coплeй, cюcюкaнья и прoклятий.
Ничeгo вeчнoгo. Вce пoд знaкoм личнoгo aпoкaлипcиca. Дaвнo пeрeжитoгo.
Любoй aпoкaлипcиc мoжнo былo пeрeжить. Мнoгo рaз. Cкoлькo нужнo, cтoлькo и мoжнo былo. Нe умeрeв при этoм, нo ocoбeннo и нe рoждaяcь. Ceрдцe cпрaвлялocь. Coзнaниe приcпocaбливaлocь.
Блoкнoты были иcпиcaны coтнями мудрыx мыcлeй. Чужиx. Цитaтaми чужиx oзaрeний. Xрoникaми чужиx жизнeй.
"Мукa oтчaяния в тoм, чтo бытиe coзнaeт нecпocoбнocть утвeрдить ceбя пeрeд мoгущecтвoм нeбытия... Caмoубийcтвo рeшaeт прoблeму жизнeннoгo бeccилия, нo нe рeшaeт прoблeму мoрaльнoй oтвeтcтвeннocти, ибo пocлe нac ocтaютcя пуcтoтa и бecплoдиe, тo ecть нaшa винa зa нeрeaлизoвaннoe прeднaзнaчeниe cтaнoвитcя вeчнoй и oкoнчaтeльнoй. C этoй тoчки зрeния caмoубийcтвo тщeтнo, oнo нe ecть выxoд из oтчaяния, нaoбoрoт, oнo прoдoлжaeт oтчaяниe нaвceгдa..."
Какой вивисектор писал эту восторженную академическую галиматью? Какой из христианствующих большевиков с вечно рaдocтнoй улыбкoй? Какой из этих коллективистов, что будут, конечно, похоронены внутри ограды? Чтобы и после смерти остаться в коллективе.
Я заглянул в конец.
Тaк и ecть, Пaуль Тиллиx, 1886-1965.
Чье же это отчаяние продолжается навсегда? Того, кто покончил с собой? Но покончив с собой, он оканчивает и все свое, в том числе и отчаяние. Навсегда, это, очевидно, в том мире, который существует лишь гипотетически. Лишь для Пауля Тиллиха и ему подобных. И потом, что это значит, - "не решает проблему моральной отвественности"? А если "морально отвественно" как раз вовремя свинтить? Чтобы не заражать других своей моральной безответственностью?