Тeкущaя инфoрмaция
Шрифт:
– Сколько вы здесь?
– спросила Стефания.
– Пять лет, - сказал я.
– Привыкли?
– К этому нельзя привыкнуть, - сказал я.
– Можно только смириться. В частности, и с тем, что нельзя привыкнуть.
Шум воды, падающей с колеса, заглушал шорохи листьев, которые сыпались с единственного дерева у моста.
Стефания стояла, опершись на парапет.
У нее была короткая стрижка. Правая прядь русых волос длиннее, чем левая. Она закрывала ей часть лба.
– Вы мне хотели что-то сказать, - напомнил я.
–
– Очень много. Вы, наверное, ничего не успели сделать?
– Я?
– спросил я.
– Где?
– Дома.
– Ах, дома, - сказал я.
– Вы что имеете в виду?
– Что вы вообще делали?
– А вы?
Стефания обхватила себя руками за плечи.
– Я жила, - сказала она.
– Думала.
– Я тоже, - сказал я.
– Думал.
– Прозой или стихами?
– спросила она, глядя на мельничное колесо.
Я засмеялся.
– Все-таки вы ведьма, Стефания, - сказал я.
Она резко повернула голову. У нее были зеленые кошачьи глаза. А мне казалось, что они голубые.
– Я не ведьма, - сказала она на родном языке.
– Нэйсем чародейнице.
– Да что вы, Стефания?
– спросил я.
Она снова смотрела на колесо.
– Стихами, да?
– Стихами тоже, сказал я.
– Ну прочитайте что-нибудь.
– Стихи на чужом языке трудно воспринимать, - сказал я.
– Да еще с голоса.
– Не бойтесь, - сказала она.
– Я пойму.
– Я жив, пока я жив, - сказал я, - пока я жид. Это понятно?
Она кивнула, глядя на черную воду.
– Что же вам здесь может быть понятно?
– спросил я.
– Ведь "жид" по-чешски и "жид" по-русски это разные люди.
– То есть?
– спросила Стефания.
– Чешский "жид" это русский "еврей", - сказал я, - а русский "жид" это чешский "жидак", это вам понятно?
– Нет, - сказала Стефания.
– Ладно, - сказал я.
– В России я всю жизнь был "жидом". Эмигрировал, чтобы не слышать это слово. И попал в страну, где "жид" это официальное название еврея. Ну не смешно ли, а?
– Действительно, смешно, - сказала Стефания.
– Не вижу в этом ничего смешного, - сказал я.
Мы помолчали.
– Слишком большое значение вы этому придаете, - сказала Стефания.
– Чему этому?
– спросил я.
– Еврейской теме, - сказала Стефания.
– Ну конечно, - сказал я.
– Прочтите лучше стихи, - сказала Стефания.
– Я пойму, честно.
Я посмотрел на нее. Я почувствовал, что уже устал. Еще до всех этих дурацких объяснений. Если бы все это мне снилось, я бы уже завыл. Но мне это не снилось.
Я прочел десятилетней давности строчки. Теперь уж все равно было, кому их читать.
Я жив, пока я жив, пока я жид,
который жизнь по-русски говорит,
когда вокруг забвения дыра
и сам ты весь на волоске пера.
Иначе не могу и не хочу.
Иначе - обращаются к врачу.
Иначе шеей пробуют петлю,
вот этого я очень не люблю.
Люблю лицо, а не винцо, люблю права,
от коих не одна кружилась голова,
еще страну, где жид всегда герой,
еще себя, - за то, что я такой.
Я достал сигареты.
– Давно не читал стихи девицам, - сказал я.
Стефания выпрямилась и закурила от моей зажигалки.
– У вас все в таком духе?
– спросила она.
– В каком таком?
– Ну, в таком, - сказала она, - не могу найти слово.
– Попробуйте по-чешски.
– По-чешски тоже не могу, - сказала она.
– Ага, - сказал я, - ну, значит, действительно, все в таком.
– Очень грустно, - сказала она.
– Да бросьте, - сказал я, - грустно, что вы мне лапшу на уши вешаете.
– Лапшу?
– Лапшу, - сказал я.
– Развесистую клюкву.
– А, - сказала она, - мозги вам бетонирую, да?
– Ну, хоть чему-то вас, я вижу, научили в Питере.
– Где же эта лапша?
– спросила Стефания.
– Вам виднее, - сказал я, - где.
Она смотрела на меня, стряхивая пепел на асфальт. Лицо ее было совсем близко.
– Ежиш-Марья, - сказала она.
– Тэн Ярда йе грозни тлахал.
– Ужасный, ужасный трепач, - согласился я.
– Но вы еще забыли про моравский акцент, - сказал я.
– И о господине Кенинге, - сказал я.
– Это у него вы снимаете?
– Оо!
– она улыбнулась.
– Вы - и злитесь?
– Я?
– удивился я.
– Ничуть.
– Злитесь, - сказала она.
– Ладно, - сказал я, - зачем вам нужна была эта "пражанка от Влтавы"?
– Знаете, - сказала она, помолчав, - очень интересно себе выбирать разные варианты жизни. Когда тот, который у тебя есть, тебе не подходит. Просто никуда не годиться, да? Очень здорово их примерять. А что если так или вот так, или еще как-нибудь. Но все равно в каждом какой-то изъян. В любом.
– Так Тельч вам не подходит?
– Да бросьте, - сказала Стефания.
– О'кей, - сказал я.
– Это все, что вы хотели мне сообщить?
Порыв ветра с реки обрушил на нас шелестящий ворох мятых листьев. Пара их упала Стефании на волосы, но она этого не заметила. Ее лицо было совсем близко, так близко, что я весь дрожал изнутри.
– Есть одна вещь, - сказала Стефания, - которую мне очень важно знать.
Ледниковые периоды могли сменять друг друга, не менялись только мои отношения с женщинами. Все они мне что-то сообщали, в самом начале или в самом конце. Что-то самое важное, с их точки зрения. Вовсе я не был против того, чтобы поместиться на этой их точке вдвоем, но для двоих там никогда не хватало места. В лучшем случае точка эта мгновенно превращалась в наконечник турецкого кола, в худшем, - в вялое многоточие, которое тянулось бесконечно долго, пока логически не переходило в полный абзац.