«Телефон доверия» и другие рассказы
Шрифт:
– Вот! – неожиданно воскликнул мой собеседник. – Вот где собака зарыта! Он мужик, этот американец. А мужик, кем бы он ни был, должен быть сыт. Знакомый недавно летал в Америку. Я его спросил: что в Америке больше всего удивило? Он сказал, там очень много толстых людей. Не полных, а именно толстых, даже безобразно толстых. А все потому, что эти люди привыкли питаться тем, чем их кормят в ресторанчиках быстрого питания. Я думал над его словами и никак не мог понять, почему они так живут. Раз они такие толстые, значит они едят и не наедаются. Им всегда хочется есть. Я догадался: они голодные! Ты понимаешь, они просто голодные. Это обилие хот-догов, гамбургеров и прочей пластиковой еды не насыщает. А раз люди голодные, значит и злые. Голодные мужики всюду злые. Батюшка, это же выход! Чтобы решить проблемы наших
Слушай, нам потребуется целая государственная программа. Каждая наша женщина, выезжающая на Запад, – не важно, молодая или старушка, – должна брать с собой казан из толстого чугуна. И только в нем готовить еду для своего мужчины. Благодарные сытые мужики полюбят своих женщин по-настоящему, а вмести с ними и нашу страну.
С Обамой, жаль, не успели. Ты вспомни, когда наш президент к нему в Америку прилетел, – куда он его повел? Правильно, в «Макдональдс». Для него луковые колечки в сырном соусе – предел мечтаний. А так корми бы его Мишель шурпой из баранины, разве начал бы он воевать? Обаму уже не исправишь, слишком поздно, а вот жене будущего американского президента нужно будет послать в подарок точно такой же казан с подробной инструкцией по применению на английском и русском языках. Тогда будущий американский президент полюбит Россию и станет нашим другом. Вот хорошо-то будет! Как тебе мой план, батюшка, нравится?
– Еще бы! – улыбнулся я. – Володя, а ты голова. Только есть в твоем плане одно слабое место.
– Какое же? – удивился Владимир.
– Понимаешь, может статься так, что президентом Соединенных Штатов когда-нибудь выберут женщину.
Ностальгия
Не знаю, не могу понять, почему у меня, тогда еще ученика 8-го класса советской средней школы, отличника учебы и комсомольского секретаря, вдруг появилось бредовое желание – стать священником. Ладно бы в моем детстве была бабушка, которая водила бы меня украдкой в церковь или заставляла учить «Отче наш». Так ведь нет, бабушек своих я не помню и ни разу не видел, чтобы молились мои родители. У нас в доме никогда не ругали Христа, но не потому, что верили, а просто о Нем вообще не говорили – не существовало такой темы.
В детстве я часто играл рядом с костелом, их в нашей местности было предостаточно, но почти никогда не заходил в православный храм. Меня туда не тянуло. Я совершенно равнодушно проходил мимо церквей и костелов. Я не был крещен и, более того, сразу же по вступлении в комсомол меня избрали комсоргом класса. И вдруг совершенно на пустом месте хочу стать священником, и все тут! А это середина семидесятых.
Стал осторожно наводить справки, где учат на священников. Мне подсказали, что совсем недалеко от нас, под Слонимом в Жировицах, находится семинария. И я решил туда поступать. Тот факт, что я был не крещен и не знал ни одной молитвы, меня совершенно не смущал. Более того, я вообще себе не представлял, чем занимается священник.
В это время на экраны страны вышел художественный фильм об одном монахе-священнике. Батюшка приехал служить в какой-то заштатный городок, а в том городке трудился очень нравственно положительный секретарь райкома. Всякий раз, когда он проходил мимо единственного в их городе храма, все его секретарское нутро начинало восставать при мысли, что вот на его глазах «погибает» от религиозного дурмана неплохой по сути человек, то есть этот самый батюшка.
Фильм кончается так: монах, насколько я помню, становится очень высокопоставленным человеком, может даже епископом, и одновременно встречает любовь в лице сознательной атеистки, которая и помогает владыке стать «нормальным» человеком. В финале фильма епископ бежит по лугу и, не прекращая бега, срывает с себя и забрасывает в высокую траву панагию с подрясником. Всё по-советски столь перспективно и жизнеутверждающе, что так и хочется бежать за ним к новому светлому будущему.
Галина Михайловна, наша классная руководительница, в приказном
Такую немую сцену, какая произошла в тот момент с моими родителями, я видел в своей жизни только один раз – когда в нашем областном театре показывали гоголевского «Ревизора». Помню, как мама, схватившись за сердце, ойкнула и присела на диван, а папа, придя в себя, сперва молча показал мне кулак, а уж потом, обретя дар речи, добавил:
– Вот только попробуй. Ты что, погубить нас хочешь?
Почему погубить? Мне была непонятна тогдашняя реакция родителей на мое, в общем-то, невинное заявление. Я ничего не знал. А они, люди опытные, боясь, что я где-нибудь что-нибудь ляпну, молчали при мне о совсем еще недавних массовых репрессиях. Я был послушный сын и не мог пойти против отца.
Помню, как после летних каникул, перед началом занятий в 9-м классе, мы собрались во дворе школы. Ребята рассказывали друг другу, где были и чем занимались летом. У нас в классе учился Слава Петров, весьма оригинальный малый. В начальной школе это был первейший разгильдяй, двоечник и второгодник. А потом с ним что-то произошло, и он решил, что ему нужно учиться. Петров постарался наверстать упущенное: окончил среднюю школу, потом техникум и, по-моему, даже институт. А в довершение всего еще и женился на круглой отличнице и золотой медалистке.
В тот день Слава смеялся:
– Мужики, я сейчас вам такой анекдот расскажу, вы от смеха попадаете!
Славка действительно мог отчебучить что-нибудь забавное, и я подошел ближе, уже было приготовившись смеяться.
– Короче, мы с отцом этим летом калымили. Церковь в Путришках красили, нормально заработали. Так вот, тамошний поп мне и говорит: «Славка, я вижу, ты человек старательный и из тебя будет толк. Если хочешь, могу тебе помочь поступить в Жировицкую семинарию. А потом, глядишь, священником станешь. Нам такие добросовестные нужны». Я ему отвечаю: «Да я же вашей премудрости не знаю и молиться не умею». А он мне: «Ничего, Славк, молиться – дело наживное, ты только соглашайся, а я тебя научу». Батя мой слушает, как меня поп охмуряет, и тоже туда же: «А чего, сын, подумай, я противиться не стану». Пацаны, прикиньте! Я такой лет через десять в рясе в школу как завалюсь, так наша классуха точно с ума сойдет!
Славка смеется, хохочут пацаны, представляют в лицах нашего чудного Славку в черной рясе, с крестом на пузе и Галину Михайловну, которая, увидев своего бывшего ученика в таком страшном виде, словно подкошенная падает в обморок.
Я стою, пытаюсь вместе со всеми смеяться, а сам чувствую, что у меня от обиды слезы наворачиваются. Ну почему все так несправедливо? Почему я, почти отличник, дисциплинированный ученик, комсорг класса, обязан подчиняться всем этим условностям, а моя мечта может перечеркнуть карьеру отцу, и родителей обязательно попрут из партии? Почему второгодник и еще недавний пофигист Славка может стать священником и ему никто не станет мешать? А его отец, простой работяга, дает добро сыну на учебу в семинарии. Получается, лучше быть работягой и не зависеть ни от каких условностей. А зачем тогда учиться? И главное, почему сам Славка смеется над предложением того батюшки, неужели ему на самом деле смешно?
Прошли годы, я окончил школу, отучился в институте. Потом служил в армии. Время шло, и я перебрался в Россию. Уезжал временно, просто интересно было пожить рядом с Москвой. Хотелось попробовать свои силы в науке и в то же время начать работать. Хорошие годы – ты молод, полон сил и еще не обременен семьей.
Как-то профсоюзные боссы лаборатории, где я работал, заказали автобус и решили повезти коллектив на культурный отдых. Что представлял собой такой отдых? Мы обычно ездили в какой-нибудь московский театр, смотрели постановку или концерт. Потом нас завозили в магазин, мы затаривались продуктами и ехали назад. По дороге домой коллектив традиционно пил водку и горланил песни.