Телефон Господень
Шрифт:
– Ну, в чем проблема, служитель культа?
– Понимаешь, я должен отреставрировать этот храм к лету, а реставраторы теперь отказываются работать. Да что там работать, после этого случая, они и внутрь-то заходить отказываются!
– Экие нежные! Ну сверзился рабочий с колокольни… Бывает – профессиональный риск. Чего они так всполошились?
– Ну, во-первых, это уже четвертый случай…
– А во-вторых? Не темни, батюшка!
– Знаешь, какую причину смерти установили в милиции?
– Ну, шею сломал, наверное – с колокольни-то хряпнуться, мало не покажется…
– Ничего подобного. Он умер от переохлаждения. Упал уже мертвым.
Отец Олег, заговорившись, чуть не врезался в корму новенького БМВ, резко затормозил и совершенно
– Что же, он ночевал там, что ли?
– Ничего подобного. Двое рабочих видели, как он поднялся на колокольню, а через пять минут он уже валялся внизу, окоченелый как ископаемый мамонт… - отец Олег помолчал и добавил уже другим тоном - Господи, упокой душу грешную…
Я задумался. Дело, кажется, становилось интересным. Может быть, и не зря Олег обратился именно ко мне – есть у меня чутье на всякую чертовщину…
– А что остальные три случая?
Отец Олег помолчал, почесал негустую бороду, и нехотя ответил:
– Да там тоже не все понятно… Все трое замерзли, но в разных местах и в разное время. Двое – в подвале, их нашли только через два дня… Милиция уверена, что они пьяные заснули и замерзли насмерть. Только вот непьющие были оба. Я их давно знаю…
– А третий?
– Третий – совсем непонятно. Сторож замерз прямо в бытовке. Полная чушь. Печка, якобы, погасла, а он не заметил и замерз… Только вот нашел я его сидящим на топчане, и дверь была приоткрыта. Что же он, сидя, что ли, заснул и замерз? Ерунда какая-то…
Между тем, «Опель» отца Олега въехал на территорию храма. Вокруг царил характерный строительный беспорядок – ободранные красно-кирпичные стены старой церкви были загорожены лесами, груды мусора, скованные морозом и присыпанные снегом, выпирали как могильные холмы, пустые провалы стрельчатых окон смотрели недобро и вызывающе. То ли рассказ священника создал подходящее настроение, то ли действительно в воздухе веяло чем-то недобрым, но старинная церковь совершено не производила на меня впечатления святого места. Ощущение от нее было скорее зловещее…
Общую картину заброшенности усиливал выпавший ночью снег, на котором до сих пор не отпечаталось не единого следа. Что-то не похоже, чтобы работа здесь кипела…
– Разбежались все, как зайцы – пояснил отец Олег, - отказались работать. Говорят: «Страшно здесь оставаться».
Мы направились к храму, оставляя за собой две цепочки контрастных на свежем снегу следов.
– Вот оттуда он упал – показал отец Олег на высокую колокольню.
Над ободранной кирпичной башней не было купола, только навес-времянка из старых досок.
– Вот сюда свалился…
Груда битого кирпича и старой штукатурки была прикрыта снегом, да я, в общем, и не собирался искать там какие-нибудь следы. Милиция наверняка все уже обнюхала. Остов колокольни был высотой этажа в четыре и лесов снаружи не было, так что несчастному реставратору в любом случае ничего не светило.
– Хочешь подняться наверх?
Я не хотел, однако раз уж приехал, надо все осмотреть своими глазами.
Старый храм внутри производил еще более мрачное впечатление, чем снаружи. Облупившаяся штукатурка не сохранила фресок, только местами просматривались фрагменты каких-то одежд и ликов, да отдельные буквы церковной глаголицы. На своде потолка, рядом с огромным ржавым крюком для люстры, вызывающе-ярко светились большие глаза и торчал кусок бороды. Не иначе, как сам Господь Саваоф пристально наблюдал за нами с осыпавшихся штукатурных небес… Что же ты за реставраторами не присмотрел, бородатый?
Внутри колокольни вилась по стене старая каменная лестница с новенькими деревянными перилами. К концу подъема мы с отцом Олегом пыхтели как два перекормленных сумоиста – чтоб им тут лифт не поставить? Верхнюю площадку прикрывал временный дощатый шатер, но ограждение местами отсутствовало. Действительно, сверзиться отсюда – делать нечего, только зазевайся. Перемешанная со снежком кирпичная крошка сохранила множество следов – увы, это были следы милицейских сапог. Все затоптано. И зачем я сюда лез? Впрочем... Что-то неуловимое присутствовало – нет, не в следах материальных, а в некоей ауре этого места. Только не спрашивайте меня, что такое эта самая «аура» - не отвечу. Не знаю потому что. Просто чую задницей – что-то нехорошее было здесь. Неприятное такое и, как бы это сказать... ненормальное. Это невозможно объяснить человеку, который никогда не сталкивался ни с какой чертовщиной, а тому, кто сталкивался – объяснять уже не надо. Это непередаваемо неприятное ощущение, когда на загривке поднимается несуществующая шерсть... Если бы у меня был хвост, он бы сейчас торчал пушистой палкой, как у кота, почуявшего собачий запах. Нечто, почти уничтоженное в нас эволюцией, в такие моменты поднимает голову и вслушивается в тишину... Нет, ничего определенного. Не во что ткнуть пальцем и сказать: «Вот оно!». Ощущение быстро рассеялось под холодным ветром, но я его запомнил, и в голове зазвенел неприятный звоночек – опасно! Здесь – опасно!
Не знаю, почувствовал ли что-то отец Олег, но и он как-то поеживался и явно торопился вниз. Что ж – смотреть тут больше не на что. Спускаясь, я особенно тщательно держался за перила.
– А что же, батюшка, есть тут кто живой, кроме нас?
– Сторож должен быть в бытовке.
– Что-то плохо он сторожит – мы тут разгуливаем как дома...
Мы переглянулись, и быстрым шагом пошли через двор к вагончику на колесах. Типичное это жилище я много раз наблюдал на стройках – оборудованное обычной печкой-«буржуйкой», оно служит временным прибежищем всевозможным работникам физического труда. Не слишком удобно, но перекантоваться можно. Даже зимой. Если печку топить... чего сейчас явно не наблюдалось. Ни дымка над трубой. И – очень тихо. Так тихо, что идти к вагончику совсем не хочется. И – снова морозное ощущение по позвоночнику, и дыбятся эволюционные пережитки шерсти на загривке – что-то здесь было. Было – и ушло, но оставило след своего присутствия. Неприятный, ощутимый даже на морозе холодок. В такие минуты очень хочется иметь в руке оружие – и не сомнительное техническое совершенство пистолета, нет, подсознание требует чего-то увесистого и конкретного – меч, например, а лучше – каменный топор. Так сжимался в своей пещере наш низколобый предок, чувствуя еще не притупленным восприятием, как в темноте бродит нечто – и волосатая рука его сама тянулась к топору. Недалеко же мы от него ушли...
Преодолевая собственную нерешительность, я быстрым и, надеюсь, уверенным шагом направился к бытовке. Сзади хрустел снегом отец Олег. Поднявшись по короткой железной лесенке, я толкнул дверь – она была заперта изнутри. На стук никто не отозвался. Сзади , прокашлявшись, подал голос батюшка:
– Сергей Иванович, откройте, это я!
Мне почудился из-за двери слабый шорох, и опять воцарилась неприятная тишина.
– Открывайте, это я, отец Олег!
Нет ответа. Откачнувшись назад, насколько позволяла неудобная лесенка, я с размаху налег на дверь плечом – хлипкая задвижка с хрустом отлетела, и дверь распахнулась.
Бытовка представляла собой небольшое и достаточно захламленное жилое пространство. На вбитых в деревянную стенку гвоздях висели спецовки, на полу валялись грязные ведра и брезентовые рукавицы, вдоль стены стоял топчан, накрытый каким-то неопределенным тряпьем. Во всем этом беспорядке я не сразу заметил человека – скорчившись в углу у погасшей печки, сидел, прижав к груди колени, пожилой, потрепанный жизнью мужичок. Лицо его было спрятано, и мне сперва показалось, что он мертв, но тут он шевельнулся. Мы с отцом Олегом бросились к нему и стали трясти за плечи. Человек поднял голову – на нас смотрели безумные выкаченные глаза на совершенно белом, перекошенном от ужаса лице. Посиневшие губы что-то беззвучно шептали. Жестом остановив священника, я прислушался: