Телемак

Фенелон Франсуа

Желание входить во все самому показывает недоверие и страсть к мелочам, которая убивает и время, и свободу ума, необходимую для важных предметов. Великие предприятия требуют свободного и спокойного духа, думы глубокой и вольной, не стесненной неизбежными в производстве дел затруднениями. Ум, изнуренный тягостным, хотя и мелким трудом, подобен отстою вина на дне сосуда без всякой уже крепости и приятного вкуса. Кто управляет так, что все проходит через его руки, для того предел всех мыслей есть настоящее, он не объемлет отдаленного будущего, текущий труд поглощает все его внимание, и единственное его занятие представляется ему в преувеличенном виде, стесняет его разум. Тот только может здраво судить о делах, кто вместе их сравнивает, располагая по порядку, в некоторой связи и соразмерности. Кто в управлении не наблюдает этого правила, того можно сравнить с музыкантом, который наберет, набросает множество приятных звуков, но не мыслит о том, чтобы слить их воедино составить из них согласное целое, тронуть сердце умным соединением звуков. Можно также сравнить его с зодчим, который, собрав множество огромных столбов, искусно обтесанных камней, думает, что тем и совершил свое дело, не заботясь о том, чтобы каждая вещь и каждое украшение в здании были поставлены в порядке, в меру, у места. Отделал он обширную комнату для угощения и не вспомнил, что нужна к ней приличная лестница, выстроил дом – и не подумал ни о дворе, ни об удобном подъезде. Таким образом, все его здание – не что иное, как сбор великолепных частей, одна другой не соответствующих, – позорный, а не славный для него памятник, показывающий ум недальний, посредственный и неспособность художника обнять мыслью и расположить все принадлежности здания. Человек, рожденный с ограниченным дарованием, может действовать только под руководством. Верь мне, любезный Телемак, что управление государством требует согласия так же, как музыка, и правильных соразмерностей так же, как зодчество!

Станем продолжать сравнение: увидим еще более, как посредственны люди, страстные к мелочам в управлении. Тот остается только певцом, кто поет, хотя и превосходно, одно ему данное место в многосложном сочинении: хором управляет ум с даром высшим. Равным образом, кто отделывает столбы или возводит одну сторону здания, тот только каменщик. Зодчий тот, кто составляет чертеж всему зданию, у кого все оно в мысли во всем пространстве и мере. Так и в государственном управлении. Не тот управляет, кто много пишет, суетится, вечно за делом, подчиненный делопроизводитель. Ум высший, держащий бразды правления, приводит все в движение, в действие, внешне сам неподвижный. Он-то мыслит, изобретает, проникает в будущее, возвращается к прошедшему, соображает, распоряжается, готовит все заблаговременно, собирается заранее с силами, чтобы, подобно пловцу в борьбе с волнами быстрой реки, твердо противостать превратному счастью, и не задремлет, чтобы ничего не отдать на волю случая.

Думаешь ли ты, Телемак, что великий живописец работает без отдыха, торопится окончить начатые картины с ранней зари до позднего вечера? Нет! Всякое принуждение, всякой труд срочный и рабский погасили бы огонь его воображения, он не трудился бы тогда по вдохновению, у него не может быть назначенного часа для работы, все у него изливается порывами по возбуждению чувства, по движению духа. Думаешь ли ты, что он теряет время в приготовлении кистей, в растирании красок? Нет! Он не сходит к ученическому занятию, а предоставляет себе высшее занятие – мыслить и смелой кистью картинам давать благородство, жизнь, чувство. В нем воскресают все мысли, все чувства героев, которых он пишет, он живет в их веке, их воздухом дышит, с ними в походах и битвах, с ними делит горе и счастье, но и в восторге он строг и разборчив, все у него истинно, правильно и соразмерно. Думаешь ли ты, что государю, чтобы быть великим, нужно иметь менее возвышения в духе, силы в мыслях, чем великому живописцу? Царю потому предлежит главное занятие – мыслить, обдумывать предприятия и избирать людей, способных к совершению их под его руководством.

– Все, тобой сказанное, я понимаю, – отвечал Телемак Ментору, – но государь, если не будет сам входить во все подробности, легко может подвергаться обману.

– Ты сам обманываешься, – сказал ему Ментор. – Общие основные сведения, общий взгляд на состав управления ограждают от обмана. Кому основания и порядок дел неизвестны, кто притом лишен дара различать умы, тот впотьмах ходит ощупью, и только счастливый случай может спасти его от обмана; он сам не знает, чего ищет, цели в виду не имеет, все искусство его состоит в недоверчивости, и подозрение его падает более на честных людей правдолюбивых, чем на уклончивых клевретов-ласкателей. Кому, напротив того, известны основания государственного управления и кто знает людей, тот вместе знает и то, чего и как должно искать в них, видит, по крайней мере, в общем обзоре, способны ли они к тому, во что употребляются, понимают ли его мысли, разделяют ли его намерения, идут ли с ним одним путем и к той же цели. Ум его, не обремененный тягостными подробностями, объемля ход предприятий, может свободно судить об успехе. Если он и подвергается обману, то не в главных вопросах правления. Далек он от мелкой зависти, сродной низкой душе, уму ограниченному, знает, что обманы в обширных делах неизбежны: во всех делах одни и те же орудия – люди, столь часто лукавые.

Нерешимость, последствие недоверчивости, вреднее мелких обманов. Счастлив тот, кто бывает обманут только в малых вещах, когда важные дела идут успешно: цель, на которую должно обращаться все внимание великого человека. Обман открывшийся надобно строго наказывать. Но кто не хочет быть в сети, тот наперед должен во всем отделять долю на жертву обману. Художник видит у себя все своим глазом и все может делать собственными руками. Царь в обширном государстве не может всего сам ни делать, ни видеть. Ему предлежит только то, чего никто другой не может исполнить. И видеть равным образом он должен только то, что относится к разрешению важнейших вопросов государственных.

Наконец, Ментор сказал Телемаку:

– Боги к тебе милостивы, под кровом их твое царствование будет исполнено мудрости. Все, здесь тобой видимое, совершилось не столько для славы Идоменеевой, сколько для наставления тебя поучительным примером. Все мудрые в Саленте установления – тень только того, что ты некогда устроишь в Итаке, если добродетелью оправдаешь высокое свое предназначение. Но пора нам подумать об отъезде: корабль готов для нас в гавани.

Тогда Телемак открыл Ментору, но не без замешательства, сердце и чувство, по которому прискорбно ему было расстаться с Салентом. «Ты, конечно, не одобришь меня за то, – говорил он ему, – что я везде даю легко и скоро волю сердцу в любви, но я приготовил бы себе в том же сердце немолчный упрек, если бы скрыл от тебя свою любовь к Антиопе, дочери Идоменеевой. Любовь моя к ней – не такая слепая страсть, какой сгорал я на острове Калипсо. Я знаю всю глубину раны от страсти своей к Эвхарисе, и теперь еще не могу без волнения в душе произнести ее имени; ни разлука, ни время не изгладили ее из моей памяти, и несчастный опыт научил меня не верить самому себе. К Антиопе во мне совсем иное чувство, не страстная любовь, а привязанность, уважение, уверенность, что с ней был бы я счастлив. Если боги возвратят мне отца и он предоставит выбор жены мне на волю, женой моей будет только Антиопа. Пленяют меня в ней нрав молчаливый, скромность, уединение, непрестанное занятие, искусство в шитье по узорам и в тканях, умное управление домом отцовским по кончине матери, презрение роскошных нарядов, забвение, едва ли даже не совершенное неведение своей красоты. Велит ли отец ей плясать с юными критянками по звуку свирелей – она тогда, как Венера, окруженная приятностями, светлая радостью. Возьмет ли он ее с собой на ловлю – Диана между нимфами не превзойдет ее величественным видом и искусством пускать стрелы из лука. Все от нее в восхищении, она одна того не знает. Входит ли она в храм с корзиной на голове, полной посвященных богам приношений – подумаешь, не сама ли она божество, чтимое в храме? Мы сами видели, с каким страхом и благоговением она приступала к алтарю с жертвой умилостивления, когда надлежало или укротить гнев богов, или омыть преступление, или отвратить несчастное предзнаменование. Увидишь ли, наконец, ее между женами и девами с золотой в руке иглой – подумаешь, не сама ли Минерва, приняв на себя образ человеческий, учит людей рукодельям? Пример в труде подругам, она заставляет их волшебным своим голосом, песнями во славу богов забывать скуку работы. Шитью ее по тканям уступит самая искусная живопись. Счастлив тот, кому она отдаст руку и сердце! Одного он должен бояться – лишиться и пережить ее.

Я готов тотчас оставить Салент: боги тому свидетели. Пока жив, не перестану любить Антиопу, но возвращения моего в Итаку она не остановит ни на одно мгновение. Если другому суждено быть ее мужем, пройдет тогда вся моя жизнь в кручине и горести. Но я оставлю ее, невзирая и на уверенность, что она не моя, как только я с ней расстанусь. Не скажу я ни слова ни ей, ни отцу о любви, могу вверить только тебе эту тайну, пока Улисс, возвратясь на престол свой, не изъявит мне на то согласия. Ты видишь, любезный Ментор, как отлична настоящая моя привязанность от прежней слепой страсти к Эвхарисе».

– Я согласен с тобой в этой разности, любезный Телемак! – отвечал ему Ментор. – Антиопа соединяет в себе с умом простоту нрава и кротость, руки ее не презирают работы, она все предусматривает, на все обращает внимание, умеет молчать, всем распоряжается с рассудком, спокойно, всегда за делом, и без всякой тревожной заботы все делает вовремя. Порядок в доме родительском – ее слава, лучшее всех ее прелестей украшение. Все на ее попечении, она обязана взыскивать, сокращать иждивение; женщины обыкновенно за то ненавидимы, она всеми любима оттого, что в ней нет, как в других, ни пристрастия, ни упрямства, ни легкомыслия, ни причудливого своенравия. Все отгадывают по одним взглядам ее мысли, и каждый боится навлечь на себя ее неудовольствие. Все ее приказания точны и ясны, от каждого она требует только того, что по силам, самые выговоры ее исполнены благости и ободрения. В ней находит покой сердце отца ее, как путник, изнуренный от солнечного зноя, покоится на мягкой траве в прохладной тени. Ты прав, Телемак! Антиопа – редкое, бесценное сокровище. Ум ее не ищет ложно блестящих украшений, воображение, живое и пылкое, никогда не выходит из границ скромности, она говорит только тогда, когда нужно и должно, и каждый раз, как откроет уста, пленительное убеждение льется из них с приятством невинности. При первом звуке слов ее все умолкают и тогда она, приметив общее внимание, с краской стыда на лице старается замять разговоры, беседы ее и мы почти не слыхали.

Помнишь ли ты, как однажды она была призвана к Идоменею? Пришла с потупленным взором, с длинным с чела покрывалом. Царь хотел тогда строго наказать одного из служителей. Она старалась смягчить его сердце, сперва разделила его огорчение, мало-помалу затем успокоила его, сказала все, что могла, к извинению несчастного, и, не показывая царю его запальчивости, внушила ему чувства справедливости и сострадания. Не с большей кротостью Фетида, лелея старого Нерея, смиряет разъяренные волны. Как теперь она владеет лирой, когда играет на ней нежные песни, так некогда будет владеть сердцем мужа, не присваивая себе никакой власти, не гордясь красотой. Одним словом, Телемак, любовь твоя к ней справедлива, боги предназначают тебе Антиопу, ты любишь без ослепления. Остается тебе ожидать, пока можешь получить ее руку через Улисса. Я рад, что ты не открылся ей в привязанности. Если бы ты пошел кривыми путями, она отвергла бы твое предложение и потеряла бы все к тебе уважение. Сама она никогда никому не даст слова, пойдет за того, кого отец изберет, но никогда не пойдет за человека, в котором нет страха божия и кто не соблюдает приличия. Примечаешь ли ты, что она, со времени возвращения твоего, еще реже показывается, глаз не поднимет. Ей известны все твои успехи на войне, и род твой, и все твои странствования, и все то, чем боги одарили тебя: от того самого такая в ней скромность. Возвратимся в Итаку, любезный Телемак. Остается мне последний труд – привести тебя к отцу и найти тебе жену, достойную золотого века. Будь она пастушкой в холодной Алгиде, а не дочерью царя салентского – все ты будешь стократно ею счастлив.

Книга двадцать третья

Идоменей всеми средствами старается удержать Телемака в Саленте.

Телемак на охоте спасает жизнь Антиопе, побеждает чувства своего сердца, отправляется в отечество.

Идоменей, боясь и подумать о разлуке с Ментором и Телемаком, отдалял ее под разными видами: говорил Ментору, что не мог без него решить спора между Диафаном, жрецом Юпитера-хранителя, и Гелиодором, жрецом Аполлоновым, о предсказаниях по полету птиц и по внутренностям приносимых в жертву животных.