Телемак
Шрифт:
Полетели первые стрелы. Тогда Телемак, воззрев на небо и воздев руки, так говорил:
– Отец богов и людей! Великий Юпитер! Ты видишь наше право и любовь нашу к миру, которого мы не устыдились предложить неприятелю. Обнажаем меч принужденно, мы хотели бы пощадить кровь человеческую и даже врагу вероломному, жестокому и клятвопреступному не воздаем ненавистью за ненависть. Воззри и рассуди между нами. Должны мы погибнуть: жизнь наша в твоей власти. Но если Гесперия достойна свободы, а рушитель мира ее – казни, то ожидаем победы от твоего всемогущества и от мудрости Минервы, твоей дочери. Тебе слава за избавление! Ты, с весами в руке, решишь брани, мы за тебя ополчились, ты бог правосудный, и Адраст еще более твой, нежели наш враг. Если правда восторжествует, то на алтарях твоих прольется кровь сточисленной жертвы.
Сказал – и бурных коней пустил прямо в густые
Посреди сечи он искал Адраста и между тем сразил многих витязей: Гилея, у которого два коня в колеснице, вскормленные на тучных берегах Авфида, были подобны коням Фебовым, Демолеона, некогда славного в Сицилии, второго Ерикса в кулачных боях, Крантора, гостеприимного друга Геркулесова, когда он, проходя через Гесперию, умертвил кровожадного Какуса, Менократа, в борьбе, по сказаниям, равного Поллуксу, Гиппокоона – Кастора на коне приятностью и ловкостью, Евримеда, знаменитого стрелка, всегда обагренного кровью медведей и вепрей, которых он преследовал по снежному хребту сурового Апеннина, милого Диане, так, что она сама, если верить молве, учила его пускать стрелы из лука, Никострата, победителя того исполина, который изрыгал пламя между утесов Гарганской горы, Клеанта, обрученного с юной Фолое, дочерью реки Лирис. По предсказанию Фолое осуждена была на жертву родившемуся на берегу реки крылатому змию. Отец обещал ее руку тому, кто избавит ее от чудовища. Клеант, в порыве страстной любви, решился искупить мужеством жизнь невинной девы, убил змия, но не мог насладиться плодом победы. Приготовив брачный венец, считая дни и часы, Фолое услышала, что Клеант пошел с Адрастом на войну и пал в сражении. Одинокая, она тогда вверяла лесам и горам свои скорби в горестных стенаниях, заливалась слезами, рвала на себе прекрасные русые волосы, забыла и цветы, и венки, из них сплетаемые, обвиняла небо в несправедливости, проводила дни и ночи в рыдании. Боги призрели на печаль ее сердца и, вняв мольбе отца, положили конец ее горести. Проливая непрестанно слезы, она вдруг превратилась в ручей, который соединяет свои струи с родными водами реки Лирис. Но в ручье горечь осталась, по берегам его никогда цветок не покажется, тень на них только от кипарисов.
Между тем Адраст, извещенный о поражении, реял по полю битвы и также искал Телемака, надеясь легко победить его в летах столь еще нежных, окруженный отборной дружиной из тридцати дониян, отличных силой, искусством и смелостью. Он обещал им великую цену за голову сына Улиссова, и если бы встретил его в первом пылу битвы, то они, обступив колесницу его, могли бы удобно иметь полный успех, между тем как и сам Адраст тут же грянул бы на Телемака. Но Минерва обратила их в другую сторону.
Представилось Адрасту, что он видел и слышал Телемака на краю долины у подошвы горы, где завязалась жаркая сеча. Не поскакал, полетел он туда, жадный крови, но нашел там не Телемака, а престарелого Нестора, который ветхой рукой изредка пускал наудачу безвредные стрелы. Адраст, разъяренный, считал уже его своей жертвой, но дружина пилиян стеной стала около Нестора.
Стрелы с обеих сторон полетели, как туча, раздались смертные, жалобные вопли, зазвенели доспехи, падая с ранеными, земля застонала под грудами трупов, кровь ручьями лилась. Беллона, Марс, фурии адские в одежде, напитанной кровью, жестокосердные, тешились побоищем, не переставая раздувать в сердцах убийственное пламя: божества, ненавидящие род человеческий, они гнали прочь с ратного поля и великодушное сострадание, и воздержное мужество, и кроткое человеколюбие. В смутной толпе посреди обоюдного остервенения без пощады свирепствовали убийство, мщение, зверская лютость, отчаяние. Взглянув на побоище, мудрая и непобедимая Паллада дрогнула от ужаса и удалилась.
Между тем Филоктет со стрелами Алкидовыми тихими стопами шел к Нестору на помощь. Не успев поразить божественного старца, Адраст сыпал стрелы на пилиян – и не тщетно. Лежали уже у ног его: Ктезилай, едва оставлявший легкий след по себе на бегу по сыпучим пескам, обгонявший на родине быстрые воды Ерота и Алфея, Евтифрон, красотой превосходивший самого Гиласа, Гипполиту равный страстью к ловле, Птерелай, спутник Несторов в троянском походе, милый Ахиллесу за мужество и силу, Аристогитон, который, омывшись в струях реки Ахелоя, получил от бога таинственный дар превращаться во всякие виды: и подлинно был так гибок и быстр в телодвижениях, что ускользал от самой могучей руки. Адраст копьем низвергнул его в прах бездыханного, вмиг душа его вылилась с кровью.
Нестор, свидетель побиения лучших своих витязей, сраженных Адрастом, как неутомимый жнец в летнюю пору ссекает острым серпом золотые колосья, забывал опасности, которым подвергался без пользы, ветхий летами. Изумленный, он только следовал взорами за своим сыном Пизистратом, который, пламенный в битве, старался заслонить отца от ударов. Но наступил тот роковой час, когда Нестору суждено было восчувствовать, как иногда несчастен тот, кто лживый отжил век свой.
Пизистрат устремил в Адраста копье с такой быстротой, что гибель его, казалось, была неизбежна, но тот уклонился, и между тем, как Пизистрат, поднимая копье, пошатнулся от промаха, Адраст пронзил живот его дротиком. Кровь из него заструилась, лицо побледнело, как вянет цветок на лугу, сорванный нимфой, глаза померкли, голос замер. Алцей, наставник и спутник его в битве, принял на руки павшего, но едва уже мог довести его к Нестору. Он хотел еще сказать отцу слово любви, но открыл уста только для того, чтобы испустить последнее дыхание.
Между тем как Филоктет, отражая неукротимого Адраста, распространял вокруг себя смерть и ужас, Нестор прижимал к сердцу тело любезного сына, изливал печаль свою в воплях, не мог сносить света. «О, как я несчастен, – говорил он, – что был отцом и дожил до такой старости! Жестокая судьба! Зачем ты не пресекла моей жизни на ловле за вепрем калидонским, или во время путешествия в Колхиду, или в первую осаду троянскую? Я умер бы тогда со славой, без горести и не доживал бы теперь болезненный век свой в недугах, в презрении, в немощи. Я не живу, а страдаю, во мне живо только чувство печали. О сын мой! Любезный Пизистрат! Когда смерть похитила у меня твоего брата Антилоха, ты утешал меня. С тобой всего я лишился, ничто уже не утешит меня, все для меня совершилось, не возвеселит меня и надежда, последняя отрада нам в скорбях. Антилох! Пизистрат! Любезные дети! Мне кажется, что я обоих вас вместе теряю: новая рана раскрывает в моем сердце и прежнюю рану. Мне уже не видеть вас! Кто закроет мне очи? Кто придет собрать прах мой? О Пизистрат! Ты умер, как и брат твой, с мужеством в сердце, я один не могу умереть».
Так говоря, он хотел пронзить себя стрелой, но был удержан. Взято между тем от него тело Пизистратово, и сам несчастный старец, без чувств от слабости, отнесен в ставку. С первым пробуждением сил он хотел возвратиться на место сражения, но вновь был удержан.
Адраст и Филоктет искали друг друга по полю битвы. Глаза их, полные гнева, предвестники угроз и неумолимого мщения, светились, как у тигра и льва горят очи, когда они, сошедшись на берегах Каистра, схватятся, жадные крови. За стрелами их всюду следовала смерть неизбежная, витязи с обеих сторон смотрели на них, изумленные от страха. Наконец они друг друга завидели, и Филоктет уже взял одну из тех роковых стрел, которые из рук его никогда не вылетали напрасно и от которых раны были неисцелимы. Но Марс, поборник жестокого и бесстрашного Адраста, не мог видеть равнодушно его гибели и желал продлить еще ужас кровопролития. Правосудные боги блюли еще Адраста как орудие гнева и казни.
Филоктет, метив стрелой в Адраста, сам в то же мгновение ранен: поразил его копьем Амфилох из Лукании, юный, прекрасный, как Нирей, уступавший красотой между всеми греками под Троей только Ахиллу. Почувствовав рану, Филоктет пустил стрелу в Амфилоха: она вошла ему в сердце – и яркие черные глаза его, осененные мраком смерти, потухли, уста, алые, как розы, вестницы восходящей Авроры, завяли, выступила на щеки мертвая бледность, и лик прелестный и нежный вдруг изменился. Сам Филоктет пришел в жалость, и все восстенали, увидев, как юный воин пал, облитый кровью, и как его волосы, прекрасные, как Аполлоновы, влачились по пыльной земле.