Тельняшка математика
Шрифт:
Меня он встретил радостно, как в добрые старые времена, и казалось, что подозрения и нелепые его обиды последних месяцев совершенно забыты.
Мне было чем похвастать. «Лесной вариант», над которым я работал, проступал все более ясно, а за ним уже брезжили и контуры нескольких универсальных закономерностей, единых для всякой «местности».
Ренч слушал меня с неподдельным интересом, кивал, говорил, как обычно, «Изящно, изящно», а потом добавил с грустной улыбкой:
– Да, дела у вас
Правда, еще через полчаса идиллия чуть не разлетелась в клочья. Ренч спросил меня, каким образом я собираюсь обойти очередное препятствие, возникшее на моем пути, а услышав ответ, сразу заспорил. Его снова несло на традиционную тропу, которая, я это чувствовал да и знал уже по опыту, ничего мне дать не могла. Я пытался это ему объяснить, но Ренч упрямо стоял на своем. Когда аргументы его истощились, вдруг сказал:
– Вот вечно вы спешите что-то отвергнуть. И не делаете выводов из своих заблуждений. Ведь и первая ваша реакция на ту задачу, из которой потом получился «болотный вариант», была негативной. «Мелочевка! Неперспективно!» Потом сами убедились.
Он никак не мог понять, что мы жили с ним в разных системах отсчета времени. Его время почти стояло – с тех пор, как я брался за ту задачу, для него прошли считанные дни, а то и часы. Мое же неслось стремительно, с того далекого дня я прожил целое столетие. Во всяком случае, мыслил я уже совершенно по-иному, чем тогда. Оттого сопоставление его показалось мне нелепым. Я начал было подбирать фразы, чтоб объяснить ему это, но тут в комнату заглянула Мария Николаевна и сказала с порога:
– Юрий Петрович, мне требуется мужская сила. Можно вас на минуточку?
Она провела меня в кухню и, плотно прикрыв дверь, зашептала:
– Я очень прошу вас – не спорьте с ним, согласитесь. Марк Ефимович расстроится, будет плохо с сердцем, а он еще очень слаб.
Она стояла передо мной, маленькая, жалкая, и скучное ее сморщенное личико имело отчаянно-скорбное выражение. Но сочувствия во мне Муся не вызвала. Мое давно скопившееся раздражение вдруг сразу перешло с Ренча на эту костлявую старушенцию. Ах, милый божий одуванчик! Что придумала! Хоть и в ученых числится. Ну и постановочка научной полемики!
– Мария Николаевна, – сказал я приглушенным голосом. – Представьте себе, что какой-нибудь прелат просит Коперника: «Откажитесь, пожалуйста, Николай, от гелиоцентрической системы. Ваша система так огорчила папу римского, что у него вот-вот начнется несварение желудка». Как по-вашему, что бы на это ответил Коперник?
– Не знаю, – пробормотала она беспомощно. Углы ее запавшего узкогубого ротика поползли вниз, сморщенное личико стало плаксивым и оттого еще более безобразным, чем раньше.
«Господи! –
Она уже сняла очки, терла крошечные свои глазки платочком.
Мне вдруг стало стыдно своей жестокости, и, почувствовав вину перед Мусей, я, хоть это и было нелогично, торопливо пообещал ей согласиться с Ренчем.
– Ладно, Марк Ефимович, – тускло сказал я, когда вернулся в комнату. – Кажется, вы действительно предложили интересный метод. Попытаюсь проверить оба – и ваш, и свой.
Ренч воспринял мое покаяние с нескрываемым торжеством и пустился в длинные разглагольствования о громадном значении моей работы для всей мировой науки.
Я слушал Ренча вполуха, прикидывая в уме, сколько времени отнимет у меня доказательство бесперспективности его метода. Выходило с неделю. Конечно, не так уж много, а все же обидная потеря, напрасная жертва чужим капризам.
Выждав удобный момент, я галантно заметил, что, видимо, утомил хозяина, и торопливо попрощался, прилагая все усилия, чтобы скрыть испорченное настроение.
Выполнять свое обещание я не спешил. Взялся, как и намечал, за свой вариант и довольно быстро убедился в том, что он и есть единственный продуктивный. Словом, недели за три с очередным препятствием я справился. И лишь тогда принялся за совершенно уже бессмысленную работу – ниспровержение метода моего шефа. У Ренча я все это время не показывался – он дважды звонил, призывал к себе, но я под благовидными предлогами увиливал от визита. Пошел только тогда, когда закончил проработку обоих вариантов.
И вот как раз в то время, когда я, бранясь и чертыхаясь, ниспровергал идею Ренча, произошла одна встреча, заставившая меня несколько переменить планы на ближайшее будущее…
Как-то в субботу вечером раздался телефонный звонок, и мать, зайдя в мою комнату, сказала, что меня просит к телефону какой-то человек с сильным грузинским акцентом. Знакомых грузинов у меня не было, а зря отрываться не хотелось. Поэтому я буркнул:
– Скажи, что не туда попал, ему какой-нибудь другой Юра нужен.
– Нет, ему нужен ты. Он назвал полностью: Юрия Петровича Булавина.
Пришлось идти.
– Слушаю.
– Вы находитесь свой квартира? – не здороваясь, спросил аппарат.
Акцент был какой-то странный.
– Естественно, раз вы сюда звоните.
– И уходить нэ собираетесь?
– Нет. А кто это?
На том конце повесили трубку.
– Идиот! – выругался я в пустоту и, сказав матери, чтоб больше не звала меня к телефону, снова уселся за работу.
Через полчаса позвонили в дверь, и мать снова зашла ко мне. Она была испугана.