Тельняшка математика
Шрифт:
Чуть ли не впервые в жизни я занимался делом, которое приносит быстрый результат. Именно в быстроте была прелесть этой работы. Чуть крутанул штурвал, и видишь, как теплоход послушно меняет курс. Судно-то немалое, на 250 пассажиров, А вот слушает. Раз – берет влево, раз – вправо. Я с завистью подумал о людях, которые всю жизнь заняты такого рода делами. Конечно, моя математика – отнюдь не пустая игра ума. И нетрудно догадаться, что пользы от нее, пожалуй, не меньше, чем от кручения штурвала на одном из сотен «омиков», но там польза в конечном счете, через множество опосредований, отнюдь не наглядная, здесь же – вот она, на ладони. Эти размышления отвлекали меня от вычислений углов, и окрик старпома заставил осознать, что
– Разуй глаза! – гаркнул старпом. – Лево руля!
Естественно, от неожиданности я крутанул вправо, точно нацеливая «омик» на огромный серый танкер, который выползал из-за мыса, почти перегородив фарватер.
Старпом оттолкнул меня от штурвала и завертел его так, что спицы слились в сплошной круг. От резкого поворота нашу корму занесло; и мачта с флагом проскочила совсем близко от борта танкера, Халин выправил «омик» на очередной створный знак, подтолкнул меня к штурвалу, упал грудью на раму иллюминатора.
– Ну, Юра! – сказал он. – Бога благодари, что нет у меня сил сегодня ругаться.
Он стоял, держась рукой за сердце.
– Постараюсь быть внимательней, – сказал я вместо извинения.
– Старайся! – хохотнул старпом. – Жить-то хочется.
– Ты бы вчера об этом помнил, – врезал я зло.
– А что вчера? – воткнулся Герка. – Отлично побузили. Будет что вспомнить. Верно, старпом?
– Нормальный загул, – откликнулся Халин лениво.
– Ну нет! – сказал я с расстановкой. – Вы как хотите, но я в такие игры больше не играю.
– Да ты что? – искренне удивился Герка. – От коллектива отрываешься, расхлебай? Чего будем с ним делать, старпом?
– Каждый за себя, – ответил Халин. – В компанию никого не тащим!
Я целиком ушел в свои вычисления и в разговоре больше не участвовал.
Когда стемнело, мы были в Рыбинском водохранилище. Ночевать приткнулись возле какой-то деревеньки к хлипкому, зато совершенно свободному пирсу. Я ушел с судна, когда Герка и старпом еще только собирались на берег, прихватил Ваню и Василия, и втроем мы долго гуляли по здешним ровным полям, совсем не похожим на холмистые окрестности Углича.
А вечером следующего дня караван пришел в Череповец. Швартоваться нам велели у свалки старых барж. Обычная история – во всех городах, куда заходил наш караван, хорошие причалы оказывались расписаны за своими, а перегонщиков запихивали куда придется. Здесь еще повезло – не выгнали далеко за город, наших моряков это обрадовало.
Мне же причал сразу пришелся не по душе. Скопище отплававших судов всегда напоминает кладбище. А это особенно. Баржи, похожие на плавучие избы, когда-то были срублены из крепких толстенных бревен, схваченных могучими скобами. Теперь от них несло гнилью, и ржавые скобы выглядывали на свет, словно кости.
Должно быть, от вида этих судов да еще от серого неприютного неба, моросящего дождем, на котором облака были подогнаны друг к другу плотно, почти без зазоров, как черепицы на крыше, мне стало неуютно, и по самому пустяковому, казалось бы, поводу в душу заполз страх.
Наш «омик» не смог вплотную подойти к причалу – почти уцелевшей барже, вытянутой на мель. Между ней и бортом судна – метров пять. И чтоб выбраться на берег, расстояние это надо пройти по узкому трапу, проще говоря, по доске шириной сантиметров в сорок. А внизу – завал гниющих бревен. Если сорвешься – вряд ли останешься жив. Мне очень хочется на берег, но ступить на доску боюсь. И вот я хожу по палубе, уговаривая себя, что должен пройти, что ничего со мной не случится. Зрелище это, наверное, очень смешное. Здоровый мужик в толстенном плаще, в кирзачах, нерешительно топчется возле трапа. Конечно, я никому не признаюсь, что попросту трушу. Но вдруг догадаются. Я начинаю вычислять, велика ли вероятность, что догадаются. Сухопутный человек не увидит ничего странного,
Так размышляю я, выхаживая по палубе, а сам прекрасно понимаю – эти мелкие мысли не всерьез, и весь их смысл в том, чтоб оттянуть время. Господи! Бывают же такие срамные ситуации. Ведь в жизни никому о ней не расскажешь: хочу на берег и трушу.
Я еще раз напоминаю себе, что вот старпом запросто прошел по этой доске. А Герка даже еще выпендривался – приплясывал, делал пистолет на середине. Я, правда, повыше их ростом, пошире в кости, значит, потяжелее, но доска-то ведь толстая – выдержит. И неуклюжим никогда не был, и трусом не был, а вот боюсь – и все.
Стыдя себя, ругая по-черному, я подхожу к фальшборту и уже руку протягиваю, чтобы схватиться за мачту, встать на доску. Но в последний момент опускаю руку. Не могу. Липкий страх во всем теле, ноги ватные. Чувствую – если сейчас полезу, действительно сорвусь. Нужно найти какой-то сильный довод, чтобы убедить себя. А страх шепчет совсем иные – спасительные – аргументы: мол, город неинтересный, и дождь, делать там нечего. Можно и на судне посидеть.
Но тут невидимая сила толчком возносит меня на фальшборт. И, прежде чем я осознаю, что делаю, ноги уже ползут по доске. Именно ползут – боком, трусливо, подтягиваясь одна к другой. Впрочем, кажется, это даже не ноги двигаются – сапоги, а ноги повторяют их движения, просто потому, что им выбраться из сапог невозможно. Но вот я уже метра на два отполз от судна. Доска прогибается подо мной, дергается при каждом движении. Я начинаю соображать и останавливаюсь, потому что мне становится вполне ясно, что так до берега не доползти. Ругнул себя: вечно так, если что-то очень долго собираешься сделать, обязательно приступаешь к делу самым бестолковым образом. Потом я заставил себя повернуться лицом к берегу. Это было мгновенно, как озарение. Только подумал, а ноги, застыв на каблуках, уже стали тихонько выворачивать носки на девяносто градусов. Доска качнулась, но я совершенно непонятным рывком сохранил равновесие. Более того, именно в эту секунду ноги обрели нужное направление. Мгновенный испуг ожег, заставил торопиться. И я с откуда-то взявшейся уверенностью быстро и легко прошел остаток расстояния.
Уже стоя на барже, оглянулся назад и понял, что если сейчас не пройду туда-сюда по трапу, то никакие силы потом не заставят меня на него ступить, хоть на берегу оставайся, когда объявят отход. И я пошел по доске обратно на «омик», покрутился там минуту-другую, вроде что-то забыл, и снова на берег – уверенно, сноровисто, будто всегда так и ходил, будто не было унизительных минут страха. Я бы еще раз сходил туда-сюда, теперь уже не ради обретения уверенности, а только для собственного удовольствия, но тут меня окликнули с берега.
Оглянулся я тревожно – не видел ли все же кто моих экзерсисов. Вся конспирация-то шита белыми нитками. Нет, никто не видел. Ваня и Василий только вышли из-за угла длиннейшего склада, что стоит над самым скопищем барж. Значит, позвали меня сразу, как заметили. Я пошел к ним уже спокойный. Тянут руки, улыбаются, и я улыбаюсь. Мне с этими парнями хорошо, их тоже, как вижу, радуют наши разговоры.
Под мелким моросящим дождиком медленно гуляем мы по городу Череповцу. Когда еще занесет судьба в эти речные края? Может, только и будет за всю жизнь один день в городе Череповце. Вот и стараемся как можно больше отложить в памяти. И все же запоминается немногое, скорее не конкретные виды, а впечатление о двойном несхожем лице города. Попадаются здесь десятки деревянных домов с резьбой по наличникам, ставням, скатам крыш.