Тельняшка математика
Шрифт:
Пальцы мои невольно сжались, впервые в жизни я вот так чувствовал в руках груди женщины, большие, плотные, с тугими буграми сосков. Она сильнее вдавила затылок в мои колени. Я замер на колесе, скованный мучительной и радостной силой. Краем сознания я понимал: вокруг люди, все это стыдно, но не мог заставить себя вытащить руки.
На мое счастье, грузовик скоро въехал в освещенный поселок. Мы остановились у конторы. Поднявшись, она что-то поправила у себя под телогрейкой:
– Ну, согрелся? – спросила она с заговорщической улыбкой.
Я не ответил. Но в общей суматохе
Я несколько раз прошелся вокруг машины, делая вид, что разминаю затекшие ноги, на самом деле мне просто необходимо было прийти в себя. Она снова оказалась рядом. Взяла меня за руку.
– Измучил ты меня! – сказала она ласково. – Пойдем скорее. В степи нас никто не увидит.
Вот он, рядом миг таинственного познания женщины! Но я взглянул на нее и понял, что не только любовью, но даже теплотой не огражден. И, значит, не будет счастья. Чтобы не обидеть ее, я сказал:
– Нас же еще не разместили. Мы даже не знаем, где наш дом.
– Слюнтяй! – зло выдохнула она и отошла от меня.
Через час наш отряд математиков снова посадили в грузовик и отвезли на дальнее отделение совхоза, за двадцать пять километров от центральной усадьбы. Больше до конца целины я ее не видел. Когда возвращались, ребята мне рассказывали о похождениях экономистки. Многим дарила она свою любовь – и студентам, и трактористам, и завхозу. Я не жалел, что не оказался в числе везунчиков.
А скоро произошла та встреча, которую я давно ждал. Это случилось на университетском вечере студенческих отрядов – после того, как были произнесены все слова о нашем героическом труде и начались танцы, к которым я никогда не испытывал ни малейшего интереса. Я пробирался через толпу, разыскивая одного из сокурсников, когда вдруг натолкнулся на нее. Не могу сказать, что было в ней необыкновенного. Высокая тоненькая девушка с черными, коротко остриженными волосами. На худощавом лице большой нервный рот и огромные черные глаза. Конечно, она была красивой. Но красивых девушек в этом зале собралось множество. И чем поразило меня ее лицо, я и поныне не знаю. Ну, может быть, каким-то выражением независимости. Впрочем, вряд ли это можно было сразу разглядеть. Я вообще не верю, что кому-нибудь по силам словами объяснить, почему он влюбился именно в эту женщину, а не в ее соседку.
Я пошел за ней, боясь потерять из виду. Но так скользить следом среди толпы было и трудно и неловко. Надо было как-то удержать ее, и я воспользовался тем единственным способом, который подсказывали обстоятельства: пригласил танцевать. К собственному удивлению, приглашение далось без труда, будто я был завзятым посетителем танцплощадок. Впрочем, впечатление это еще могло сохраняться, пока я вел ее за руку к открытому пространству. Когда же мы зашаркали ногами, неумелость моя обозначилась со всей определенностью. Но танец скоро кончился, и я не успел совсем стушеваться. А мы теперь, можно считать, были уже знакомы. Я стал шутить по поводу своих танцорских способностей и не без успеха – она рассмеялась. Потом я честно признался, что пригласил ее танцевать только из отчаянного желания не потерять в толпе.
Мы
Я не сумею описать этапы нашей любви. Все неслось с удивительной естественностью, будто слова, признания, поцелуи получались сами собой, помимо нашей воли.
Как-то в начале января мы, выкроив, несмотря на сессию, вечер, сидели у меня. Матери не было. Когда мы уже обалдели от ласк, поцелуев и слов, она вдруг сказала:
– Медведь! – (Такое я получил прозвище.) – Уедем куда-нибудь! Так невозможно. Мы целуемся и прислушиваемся к шагам за дверью – не идет ли твоя мать. Я не хочу так. Давай уедем куда-нибудь на каникулы.
Мы уехали в Углич. Там жили родители ее сокурсницы. Наташа сказала дома, что едет к ней. На самом деле мы сняли комнату в деревянном доме с большой русской печкой, со смешными обоями в мелкие цветочки.
За те две недели ни одного часа мы не провели врозь. Мне было просто необходимо физически чувствовать, что она рядом. И даже в те вечера, когда мы выбирались к Любе – Наташиной подруге, – я обязательно должен был держать Наташу за руку или за плечо, будто боялся, что она ускользнет куда-то от меня и кончится это почти неправдоподобное счастье.
Люба посмеивалась над нами:
– Ну и рожицы! Смотреть невозможно. Так оба и сияете.
Но к Любе мы ходили редко, кажется, всего два раза.
Нам никто не был нужен. Мы вообще бы, наверное, не выходили из своей комнаты, если б не голод. Только острое желание есть заставляло нас около полудня отрываться друг от друга, натягивать одежду и топать в ресторан – единственное место в городе, где сносно кормили. Стояли сильные морозы, снег под нашими ногами хрустел, как капустные листья. Когда мы добегали до ресторана, то чувствовали волчий аппетит и набрасывались на еду с такой жадностью, что даже видавшие виды официантки удивленно разглядывали нас.
Из ресторана мы выползали отяжелевшие, медлительные. И поначалу шли не спеша – пока мороз не выгонял из нас накопленное в помещении тепло. Тогда мы прибавляли шагу, заскакивали в магазинчики, где что-то на ходу прихватывали на ужин, а к дому, уже совсем замерзшие, мчались бегом. Потом мы грелись у огромного бока печки, посмеиваясь и поддразнивая друг друга.
Но долго стоять, прислонившись к печке, я не мог, Наташа, с пылающими щеками, была так прекрасна, что у меня начинало мутиться в голове, и я медленно приближался к ней. Она улыбалась, а зрачки ее мгновенно расширялись, приобретая странное выражение. Рот ее будто сводило судорогой, и верхние зубы как бы сами собой покусывали нижнюю губу. А когда я дотрагивался до нее, она, словно цепкий зверек, подпрыгивала и повисала на мне. По всей комнате разлеталась одежда, и мы падали на широченное хозяйское ложе, стрелявшее каждой своей пружиной, как артиллерийское орудие.