Тельняшка математика
Шрифт:
– Билетики, молодые люди!
Я было полез в карман, но Халин перехватил и сжал мою руку:
– Красавица! – сказал он прочувствованно. – Будете в Питере, я на собственном катере свожу вас в Кронштадт. А сейчас нет у моряков сбережений. Все вышли.
Кондукторша была толстоватой женщиной, в линялом, потемневшем у подмышек платье.
Она, видимо, давно привыкла к такого рода шуткам.
– Ладно, ребята! – она лениво улыбнулась. – У меня ведь план.
– Ну хорошо, – сказал старпом. –
Он вскочил, снял свою великолепную фуражку и, держа ее в руке, завопил, подергивая головой, будто его бил тик:
– Подайте, кому не жаль на билетик!
– Чего ты к ребятам привязалась? – вступился старик, с которым старпом только что рассуждал про рыб. – Совести совсем у тебя нет. Вишь, без денег морячки. Мужское дело – пропились.
– Да я чего? – засмущалась кондукторша. – Положено платить. Вот и сказала. Что же ты совестишь меня зря. Мне не жалко, пусть так ехают.
– Спасибо, сестричка, – завопил Халин.
Кондукторша прошла к своему месту, уселась и вытащила блокнотик.
Но старпому мало было достигнутого успеха. Он устремился вслед за кондукторшей и, усевшись рядом, стал что-то ей нашептывать. Она краснела и пофыркивала.
Минут через пятнадцать мы оказались в центре города. Уже поднявшись, чтобы выходить, старпом неожиданно схватил кондукторшу за руку и страстно поцеловал не очень чистую руку:
– Так жду в Питере, Маша! Рейс до Кронштадта за мной!
На площадь старпом выпрыгнул ловко, как резиновый мячик. Остановил компанию молодых парней и спросил их:
– А не укажете ли, мужички, как пройти к городской ресторации?
Наиболее сообразительный переспросил:
– Ресторан, что ли? Так вы прямо на него идете.
Я сказал старпому, что знаю, где ресторан, могу довести.
– Но зачем тебе это при наших финансах? – спросил я.
Халин лишь рукой махнул и у следующей компании парней снова стал выяснять про ресторан.
На городской площади Халин вдруг остановился и, подождав, пока мы подошли вплотную, спросил у меня:
– Ты про теорию относительности слыхал?
Я хмыкнул:
– Да, вроде.
– Вот именно – вроде. А я тебе конкретно могу объяснить, чему учил нас великий Эйзенштейн.
– Эйнштейн, расхлебай! – воткнулся Герка.
– Не перебивать лектора! – топнул ногой старпом. – Так вот учит Эйзенштейн, что иногда сотняга – не деньги, иногда десятка – сумма. Для нас сейчас червонец-полтора – золотая мечта. Если б здесь мы через кого-нибудь полтора червонца добыли, в Архангельске б отвалили благодетелю полсотни. Так?
– Как пить дать! – согласился Герка.
– Ну вот. А политэкономия учит: товар – деньги, деньги – товар. – И он обратился ко мне: – Можно
– Гляди!
Свитер был старый, весьма потасканный. Я носил его, почти не снимая, два последних года в университете. Потом он хранился в стенном шкафу, который мы с матерью именовали «барахольным». Мать все собиралась перевязать его, но так и не собралась. Вот он и лежал, пока не возникла в нем надобность.
Халин, встряхнув, расправил свитер и оглядел его.
– Может, забашляем по дешевке, а? В Архангельске скинемся и у морячков оторвем тебе что-нибудь люкс – «маде ин где-то». Как? Согласен?
Расставаться со свитером было жалко, покупал я его вместе с той единственной женщиной, которую любил. Однако сказать об этом старпому я не мог. Оставалось пуститься на хитрость.
– Погляди, – сказал я Халину, сунув ладонь в дырку на локте.
– Да! – чмокнул губами старпом, – не товар, – и отдал мне свитер.
– Давай мой! – завопил Герка. – Смотри, какой клевый!
Геркин джемпер был настоящим произведением искусства. Голубой, из тонкой шерсти – и легкий, и теплый, и мохнатый.
Халин рассмотрел его еще внимательнее, чем мой.
– Вещь, – констатировал он. – Товар! Ну, если жертвуешь обществу – башляем швейцару. И гуляем.
– Жертвую!
– Бросьте, парни! – сказал я. – Обойдемся без водки. Да и где мы такую отличную вещь достанем?
– Ха! Где? Ну даешь! В портовом городе тряпку не добыть! Ну математик! – Герка проговорил это быстро, впадая в восторженное веселое состояние.
– От жены тебе влетит, – бросил я последний козырь.
Герка ответил торопливым речитативом:
– И кто бы что ни говорил, я сам добыл и сам пропил. И дальше буду так же! – И почти без паузы перешел на прозу: – Пошли, расхлебаи! Кабак закроют!
Что мне было делать? Я потащился за ними. По дороге все пытался уговорить Герку не продавать джемпер. Но мои слова только сильнее распаляли его. Он вошел в экстаз и лихо сыпал суждениями про то, что, мол, жизнь одна, за шмотки держатся только куркули. А у нас так – сегодня пан, завтра бедняк. Все едино. Главное, жить весело. Друзья, компания – вот что мужика держит, на прочее наплевать.
– Верно, старпом?
– У тебя своя голова, – рассудительно заметил Халин. – Тебя никто не агитирует. Хошь – продай, хошь – носи. Дело добровольное.
– О чем речь! Это вот Юрка буровит.
Швейцар оказался толстым и осанистым мужиком.
– Нет, – сказал он, выслушав Герку, – торговлей не занимаемся. Тут был один, выперли за торговлю. Аж с треском. А мне терять место не расчет.
Герка что-то еще хотел сказать. Но старпом остановил его:
– Ладно. Не уговаривай!