Тельняшка - моряцкая рубашка
Шрифт:
Знаете, когда я не знал, как мне поступить, я всегда представлял себе Виктора. Как бы он поступил? И я делал так же. И как же всегда хорошо получалось! Да, на том уроке, когда у нас в классе говорили о дружбе, я ведь тоже вспоминал Виктора. И не только тогда. Сколько раз бывало: пойду в тёплый день в порт и вижу ещё с лестницы - идёт по причалу Виктор. Походочка у него такая особенная - не как у других моряков, а вроде бы сухопутная, но особенная. Не могу я вам объяснить. Я Виктора за два квартала узнаю. И вот спускаюсь по лестнице в порт и вижу фигуру человека не больше спички. А знаю - Виктор. Ну, я и припущусь. Бегу со всех ног и кричу:
– Вик-то-о-р!
Разве в порту услышишь? Шум. Грохот. Лязг.
Догоню... Догнал. Нет, не Виктор.
Почему-то со мной часто такое случалось. Да, мысленно я бывал с Виктором каждый день. Я ему многое о себе рассказывал. И думал всегда, что, когда встречусь, всё по-настоящему расскажу. А вот встречались, и бывало:
– Здорово!
– Здорово!
А что ему рассказывать: как с Муськой поцапался или о том, как рубль потерял? Он скажет: "Она меньше - не обижай". Или: "Нашёл из-за чего огорчаться. Не в деньгах счастье". И правильно скажет. Я к этому времени, что мы встретились, уже и сам понял, что тогда с Муськой был неправ. А про рубль пожалел и забыл.
Вот я опять вспомнил этот разговор в классе о дружбе. Как подружились и как разошлись. Разве я знаю, почему я подружился с Виктором, и так, что никогда в жизни не раздружусь. Люблю я его, и всё. Если бы меня спросили: "За что?" - я бы и сказать не смог. Не знаю. Наверное, любовь - это такая штука, что любят не за что-то, а просто так, и сами не знают почему.
Да, жаль, не учился с нами Виктор. Интересно было бы с ним на одной парте сидеть. Только я боюсь, что много бы с ним разговаривал и получал бы от Серафимы Петровны замечания. Я даже сказал ему однажды:
– Вот был бы ты рядом со мной на парте вместо Женьки Ежина.
– Ещё чего выдумал!
– сказал Виктор.
– Женька твой что - не человек?
– Человек, конечно, только торгаш. Противно. Он, знаешь, за копейку отца родного утопит.
– Сам ко дну пойдёт. Факт.
– Не, Витька, не пойдёт. Такие не тонут...
Ох и поспорили мы тогда!
Виктор:
– Потонет!
Я:
– Выплывет!
И тогда вот Виктор рассказал мне, что один матрос в заграничном плавании видел на каком-то там корабле знак: отрубленная рука. И кровь вокруг. Эмблема - знак фирмы, которой принадлежат эти корабли.
Я тогда спросил Виктора:
– А почему такой страшный знак?
И Виктор рассказал, как у одного, значит, богача кораблевладельца было два сына. И вот идут они по пристани - отец с сыновьями, - отец и говорит: "Я скоро помру и корабль этот мой - самый лучший, что вон там на якоре стоит, - тому из вас отдам, кто первый к нему доплывёт и рукой к нему притронется". Ну, сынки оба сразу же, как были, в одежде, прыгнули в воду и давай сажёнками к кораблю. Старший чувствует, что младший его обгоняет и вот-вот к кораблю притронется рукой. Тогда он выхватывает большой нож, отрубает себе левую руку и правой бросает её на борт корабля.
Я, помню, ахнул:
– Ну?!
А потом Виктор рассказал, как один брат другого, обессилевшего, потопил, но его за это повесили. И всякое такое. А всё из-за жадности. И корабля братья лишились, и жизни.
Да, Виктор здорово ненавидел всех этих ловкачей, спекулянтов, всяких там барышников, торгашей и доставал.
ДЕНЬ ПЕРВОГО ОКТЯБРЯ
В том году первая школьная четверть началась как-то странно. Осень была уж очень чудная. После ясных ночей, когда небо было всё в звёздах, рано утром на крышу нашего дома ложился серебристый иней. Сколько раз я видел это, когда выбегал во двор с вёдрами. А днём, когда я возвращался из школы, солнце так пригревало, что только успевай вытирать пот. Надо же такое придумать: зима и лето в один день.
Честно вам скажу, что в такие дни не очень-то сидится за партой. На массивы тянет - за бычками. Эх и хорошо же в море в это время года! Вода поверху совсем золотистая, а в глубину посмотришь - зелёно-чёрная. На горизонте же вода и небо такие голубые, что и не видно, где он, горизонт этот. Одна сплошная синева.
В этой синеве белые чайки - ну, точно балерины, а чёрные дельфины акробаты; в синем воздухе медлительные облака, будто их намертво приклеили, а в синем море стремительные рыбьи косяки, словно они играют в салочки: фрр!
– промчалась стайка, а за ней другая. И шёлковая гладь моря на мгновение вскипела и снова успокоилась.
Какое же оно разное, море! Сколько в нём цветов и оттенков - от бело-голубого до чёрно-зелёного. А сколько тишины и грохота, доброты и злости. Но осенне-спокойное море по-особенному чудесно.
Хрум-Хрум, или, проще говоря, Андрейка, называл такое море блескучим. Он вообще часто говорил, как взрослый не скажет, и всё в точку попадал. Да, вода осенью в море особенно прозрачна и отражает солнце, как зеркало, - глазам больно смотреть. Сидишь себе на массиве, ноги вниз опустил, а они разноцветные, будто по ним разные краски бегают. Не верите? Это море отсвечивает на ноги, как волшебный фонарь всё равно. А в море медузы плавают. Осенью их столько, что не пересчитать. Чудак Хрум-Хрум он называет медузы студнем.
– Почему, - спрашиваю его, - студень? Ведь эти медузы медузами и называются.
– Нет, - говорит, - студень! Так вкуснее.
По воскресеньям мы ходили на массивы купаться и ловить бычков. И в первое же воскресенье с нами попросился Хрум-Хрум. Мы его брать не хотели - он почти не плавал. Но жаль было парнишку, и в конце концов взяли. В то воскресенье я его учил плавать. Я ему говорю и показываю:
– Руки разводи. Делай руками так, будто под себя воду подгребаешь. Понял?
Он мне головой кивает:
– Понял.
А сам захлёбывается и по-собачьи руками море колотит.
Ну что ты сделаешь - такой непонятливый! И ногами бултыхает, а надо отталкиваться.
Упрямый Хрум-Хрум, вроде Муськи. Его учишь, как надо, а он по-своему. Что тут поделать? А между прочим, на воде Андрейка держался, не тонул. Только до поры до времени. Случилось всё первого октября. Ночь была такая вот - звёздная, ясная, утро неожиданно с небольшой изморозью, а днём припекло. Мама ещё, помню, спросила меня: