Тело черное, белое, красное
Шрифт:
Она все видела, воспринимала, но чувства были словно заморожены. Это был уже не ее город. Изменилась не только одежда людей, изменилось выражение их лиц - настороженней стали глаза, походка - деловито-торопливой, будто все они, как грузчики, несущие тяжелые мешки по узким сходням, боялись сбиться с заданного хозяином темпа. Ей не было здесь места. Кусочки оборванных корней еще оставались где-то глубоко в земле, но уже не могли дать всходов.
Не спеша, вдыхая наполненный новыми запахами воздух города, Ирина прошла через Кузнецкий мост до Камергерского переулка, и остановилась у здания Художественного театра, "Пловец" на фасаде которого с неукротимым упорством по-прежнему боролся со штормовыми волнами, плывя к одному ему известному берегу. "Вот
Свернув направо за угол и поднявшись по шумной Тверской до бульвара, встретившего ее нежной зеленью деревьев, веселым чириканьем воробьев, устроивших шумную потасовку из-за брошенного кем-то кусочка хлеба, и негромкими разговорами неторопливых, в отличие от Тверской, прохожих, Ирина остановилась в нерешительности. Ей, конечно, хотелось бы оказаться сейчас около своего старого дома в Архангельском переулке, просто так - для того, чтобы взглянуть… и прикоснуться к воспоминаниям, потом непременно зайти в Антиохийское подворье, помолиться и поставить свечи за усопших и убиенных, наконец, просто заглянуть в булочную, где в детстве покупала свежеиспеченные ароматные калачи, если, конечно, там еще есть эта булочная, но… Но все это - невозможно. Нельзя рисковать. Хотя прошло много лет и в ней, наверное, уже трудно узнать прежнюю Ирочку, все-таки вероятность встречи с людьми, которые ее знали, существовала и последствия просчитать было невозможно. Не для того она сюда приехала. В Москве у нее только четыре дня, и за это время все надо успеть сделать.
Решительно перейдя на другую сторону Тверской, она остановилась у памятника Пушкину. Задумавшийся поэт, сняв шляпу, будто провожая в последний путь умершую империю под названием "Россия", с грустной снисходительностью с высоты постамента наблюдал за суетой новых слуг и еще не ведающих о своей судьбе счастливых рабов, вдохновляемых красными флагами, лозунгами и портретами мертвых, но вечно живых вождей.
"Милый, милый Александр Сергеевич, - подняв голову вверх и глядя на бронзово-зеленое лицо поэта, думала Ирина, - сколько же мы не виделись? Кажется - несколько лет, а на самом деле… И во взгляде у тебя - еще большая тоска… И впрямь, каково смотреть на всех этих футуристов, имажинистов, ничевоков и прочий орущий авангард новой поэзии, которые, визжа от безнаказанной храбрости, пытаются сбросить тебя "с корабля современности", расклеивают по Москве афиши, извещающие о "смерти" Ахматовой, называют Блока мертвецом, которому пора в могилу… Погрузившись в мысли, она добрела до Арбата. Заметив свободную скамейку рядом с огромным кустом распустившейся сирени, осторожно, стараясь не испачкать пальто - на скамейке отпечатались следы чьих-то ног - опустилась на краешек. "Право, разве могло быть иначе!
– подумала Ирина, невольно улыбнувшись.
– Здесь когда-то жил великий и неподражаемый Порфирий де Туайт - единственный человек, которому я доверяла безгранично. Маг… и давний друг. Вот кого мне все это время так не хватало!"
Над головой, словно испугавшись чего-то, громко каркая, закружилась стая ворон. Одна из них, сделав несколько кругов, опустилась на сухую сломанную ветку дерева, росшего рядом со скамейкой, и, с любопытством наклонив голову, уставилась на Ирину черной бусинкой глаза, словно хотела сказать: "А я знаю, зачем ты здесь… Я вс-е-е про тебя знаю…" Ирина усмехнулась. Почувствовав на себе чей-то взгляд, чуть повернула голову и заметила двух скромно одетых молодых мужчин, стоящих неподалеку и поглядывающих на нее, негромко переговариваясь. "Накаркала… - раздраженно подумала она.
– Только агентов ОГПУ мне не хватало. Жаль. Придется возвращаться в гостиницу. Гулять в сопровождении этих молодцев удовольствия мало". Она поднялась со скамейки и нарочито неспешно направилась в сторону Никитских ворот. Услышав приближающиеся торопливые шаги сзади, внутренне сжалась - по спине пробежал неприятный холодок.
– Барышня, а барышня! Погодьте!
– раздался за спиной хрипловатый голос. Ирина продолжала идти, мысленно повторяя: "Спокойно. Я - американка. Зинаида Блюмендорф. У меня иностранный паспорт. Я не говорю по-русски…" Один из мужчин, догнав ее, пошел рядом, заглядывая в лицо.
– Барышня, ну, погодьте же! Давайте познакомимся. Меня Иваном зовут, - он широко улыбнулся хорошей доброй улыбкой, - а вот его, - указал пальцем на зашедшего с другой стороны приятеля, - Серегой кличут.
– Серега, обнажив в улыбке шербатый рот, церемонно приподнял картуз.-А вас как зовут?
Ирина остановилась, недоуменно глядя на приятелей.
– Я есть не го-во-рить по-русски. Не по-ни-мать, - проговорила она, старательно артикулируя каждый слог.
На лице Сереги появились разочарованная гримаса.
– Во-о… -с упреком в голосе протянул он, обращаясь к Ивану.
– Тебе, Вань, говори, не говори. Хоть кол на голове теши…" Красивая барышня, красивая барышня…" - передразнил он приятеля.
– Говорил же тебе, на одежку- то глянь - не нашенская одежка… А, ну тебя!
– махнув рукой, он отошел в сторону.
Ирина, улыбнувшись незадачливым ухажерам, двинулась дальше, ощутив вдруг неприятную дрожь в ногах. "Все… Все хорошо… Расслабься…" - мысленно уговаривала она себя, только сейчас заметив, что почти все проходящие мимо люди с интересом поглядывают на нее. Мужчины - как на одинокую интересную барышню, женщины - как на дамочку, одетую по последней парижской моде. "Что ж мне теперь, по городу в парандже ходить?
– внезапно развеселившись, подумала она.
– Нет, это бесцельное хождение по бульвару добром не кончится!" - и она решительно повернула в сторону Большого Афанасьевского переулка. К дому Порфирия. На дереве снова, в этот раз, как показалось, уже одобрительно, каркнула ворона.
Спустя десять минут в полумраке подъезда, пропахшего квашеной капустой и кошками, Ирина поднималась по выщербленному белому мрамору лестницы с сиротливо торчащими кое-где по краям тусклыми медными колечками для крепления сгинувшей в революционные годы ковровой дорожки. Справа от знакомой двери рядом с оборванным проводом электрического звонка она заметила висящий на согнутом гвозде разлинованный листок бумаги, на котором печатными буквами были написаны фамилии жильцов, и сообщалось, сколько раз к кому из них надо стучать. Фамилии Порфирия в списке не было. На всякий случай стукнула ладошкой по двери три раза. Послышались шаркающие шаги, и на пороге появился дородный мужчина в полосатых пижамных штанах и растянутой майке неопределенного цвета с обнаженными волосатыми плечами и грудью.
Здравия желаю, гражданочка!
– неожиданно бодро приветствовал он Ирину, вытирая руки о пижамные штаны.
– Вам кого?
– Я… Мне бы… - проговорила, запинаясь, Ирина.
– Возможно, я ошиблась. Но здесь раньше жил… ученый… востоковед, - она почему-то решила, что Порфирия де Туайта лучше представить именно так, - переводчик с китайского.
– Это когда жил? В какой комнате?
– в глазах мужчины появилась настороженность.
– Он не в комнате жил, а один, - смутившись, ответила Ирина.
– До революции, что ли?
– настороженность на лице сменилась подозрительностью.
– Вы, собственно что, гражданочка, из приезжих будете? Часом, не иностранка?
– Да!
– ухватилась она за эту мысль.
– Иностранка. Я -журналистка и когда-то писала о нем статью. Сейчас хотела бы снова его увидеть. Но, если он здесь не живет…
– Кто там, Вась, с кем ты?
– из-за спины волосатого выглянула женщина в цветастом халате и папильотках, с любопытством разглядывая Ирину.
– Ступай, ступай, Нюра!
– раздраженно пробурчал он.
– Нету здесь, кого она ищет. Нету.