Телохранитель
Шрифт:
— Что такой человек, как ты, делает в Локстоне?
— Спасибо, не курю.
— Надеюсь, ты хотя бы пьешь, — заметила она и щелкнула маленькой зажигалкой.
— Вообще-то нет.
— Что значит «вообще-то нет»?
— Честно говоря, я вообще не пью.
— А секс?
— Секс я люблю.
— Слава богу! У человека должен быть хотя бы один грех. Я не о серьезных грехах, Леммер. О хороших. Иначе ты не живешь. Жизнь слишком коротка.
— А какие грехи хорошие?
— Сплетни. Еда. Курение. Питье. Секс. Куда мне стряхивать пепел?
Я пошел за блюдцем. Когда я вернулся, она спросила:
— В Локстон тебя привел хороший грех?
— Нет.
— Там
— Нет.
— Тогда не страшно. У всех у нас есть свои тайны, и это нормально.
Интересно, подумал я, какая тайна есть у нее.
Через две недели она снова зашла ко мне, на сей раз вечером во вторник.
— Подгони свой пикап, у меня есть стулья для твоего стола.
Мы поехали к ней, в идеально отреставрированный викторианский домик с белыми стенами и зеленой крышей. Внутри была со вкусом подобранная антикварная мебель. В прихожей на стенах были развешаны фотографии Антьи Барнард — вся ее жизнь. Я разглядывал снимки, а она сказала:
— Я была виолончелисткой. — Она явно преуменьшала, поскольку, судя по снимкам, она имела международный успех.
В тот же день мы обновили стулья у меня на кухне. Мы сидели и пили кофе, а она курила.
— А пепельница откуда, Леммер? Неужели ты закурил?
— Нет.
— Купил для меня!
— Да.
— В этом моя проблема.
— В чем?
— В мужчинах. Никак не могут от меня отцепиться.
Я рассмеялся. Потом понял, что она говорит серьезно.
Антьи посмотрела на меня ясными проницательными глазами и сказала:
— Леммер, ты умеешь хранить тайну?
— Да.
Она снова смерила меня взглядом:
— Знаешь, из-за чего я оказалась здесь, в Локстоне?
— Нет.
— Из-за секса.
— Именно здесь?
— Нет, идиот! Не здесь!
Потом она рассказала, что выросла в Вифлееме, в Свободном государстве, в типичной консервативной старобурской семье, как ее талант к музыке быстро перерос возможности маленького городка. Ее послали учиться в Блумфонтейн; там она могла брать уроки игры на виолончели в консерватории. В семнадцать лет она победила в конкурсе, получила международную стипендию и поехала учиться в Вену. В двадцать вышла замуж за австрийца, в двадцать восемь — за итальянца, в тридцать шесть — за немца, но постоянные гастроли и концертные туры не слишком положительно сказывались на ее семейной жизни.
— Мужчины очень любили меня, а я очень любила мужчин.
В пятьдесят пять у нее было все, чего только можно пожелать. Деньги, воспоминания, чужие города, гостиничные номера и друзья, которые хороши, только когда все хорошо. Поэтому она вернулась в Свободное государство и купила себе дом в Розендале, недалеко от Вифлеема.
— Там я познакомилась с Виллемом Вондеркопом. Он был шестидесятилетним женатым фермером, и притом мужчиной с большой буквы «М». Мы не могли оторваться друг от друга! Однажды, в среду вечером, он сказал жене, что ему надо на церковное собрание, а сам пришел ко мне, и мы занимались любовью, как двадцатилетние. Мы упали с кровати, я сломала руку, а он ногу. Голые и виноватые, мы лежали на полу.
Что было делать? Я не могла его поднять, а он сам не мог встать. Пришлось звать на помощь. Надо было выбирать между священником и двумя геями, владельцами кофейни. В любом случае нам была крышка, потому что никто так не любит сплетничать, как геи и священники. Я отдала предпочтение геям, чтобы сохранить для него место в церковном совете.
Когда мне сняли гипс, я
— Она никогда не расспрашивала меня о моем прошлом. Я упомянул, что служил телохранителем и работал с членами правительства. Когда мне надо было отлучиться на две-три недели, я говорил ей, где меня можно найти. Конечно, тогда уже весь городок был в курсе. Никто ничего не говорил вслух, но все гордились тем, что житель Локстона охраняет важных и знаменитых людей от всех напастей на свете.
Но они пока не считают меня совсем своим. Хотя надежда есть. В этом году на Пасху я пил чай с дядюшкой Ю, в кругу его многочисленных детей и внуков. И вдруг вошла Антьи. Дядюшка Ю представил ее своим детям так: «А это наша Антьи Барнард».
Может быть, через четыре года или пять лет, если никто не докопается, что я сидел, про меня тоже будут говорить: «Наш Леммер».
27
В начале пятого, когда Эмму увезли делать компьютерную томографию, я взял ключи от «ауди» и пошел искать машину.
Парковка была забита до отказа, но я не заметил на себе ничьих внимательных взглядов. Машину я нашел у входа, как и обещала Мэгги. Седан с механической коробкой передач, серебристый, с системой спутниковой навигации. Жанетт не скупая. Я сел в машину и поехал в Клазери.
Я выбирал проселочные дороги, неожиданно разворачивался, прибавлял скорость, запоминал все машины впереди и сзади, но за мной никто не следил.
Рядом с поворотом на R40 БМВ не было. Только глубокие колеи в высокой траве, раскисшие после дождя. Я запер «ауди» и прогулялся назад, до перекрестка. Все тело болело. От знака «Стоп» я прошел на запад до эстакады, где шоссе R351 проходит над железнодорожными путями. Если бы мне надо было кого-то подстеречь, где бы я устроил засаду?
Два гудронированных шоссе и железнодорожная линия образовывали треугольник. В самом его центре стоял утес, каменистый и поросший деревьями. Вот где я расположил бы снайпера, потому что оттуда хорошо просматривается весь перекресток. Я перелез проволочное ограждение, прошел по траве и взобрался на утес.
Откуда они знали, что мы поедем этой дорогой?
Откуда они знали, что мы поедем в «Мололобе», а не, допустим, в Худспрёйт? Может, все дело в том, что мы ездили таким путем каждый день? Потому, что западная дорога на Худспрёйт находилась примерно на таком же расстоянии? Или они устроили засаду и здесь и там?
Я стоял на утесе и смотрел вниз. Отличный обзор. Видны все машины, едущие по R351, в двух километрах отсюда. Плюс участок не менее километра на дороге R41 в северном направлении. Двести пятьдесят метров до перекрестка, одинаковое расстояние до обеих дорог. Вполне приемлемое расстояние для снайпера, ветер большой роли не играет, отклонение составит всего градусов двадцать.
Тем не менее снайпер должен был быть профессионалом. Покрышка быстро едущей машины — не самая удобная мишень.
Загвоздка в том, что здесь таких сотни. У нас много мужчин, которые умеют стрелять, могут уложить бегущую антилопу с трехсот метров с помощью телескопического прицела. Они убивают дичь ради трофеев везде, где только можно. Но откуда они знали, что на перекрестке мы повернем налево, к северу? Откуда они знали, что мы едем в «Мололобе», а не в Нелспрёйт? Если бы я тогда повернул направо, он бы не попал в цель со второго и третьего раза.