Тем более что жизнь короткая такая…
Шрифт:
– Но думал об этом, – закруглил секретарь, – и подстрекал других голосовать против советской власти.
– Против советской власти никто на собрании не выступал, – сказал я. – Мы говорили, что по конституции высшим органом власти…
– А со знатоками конституции мы ещё разберёмся, – пообещал секретарь, прерывая меня. – Ну что, – предложил он членам бюро, – какие будут мнения.
Первое же оказалось самым грозным. Я потом всласть насмотрелся на подобных истериков. Этот брызгал слюной, стучал кулаком по столу, кричал о врагах и закончил: «исключить из рядов комсомола как врага советской власти».
Кажется, этого не ожидала даже Зоя
– А на чью мельницу он лил воду своей демагогией? – не унимался свирепый. – При Сталине его бы…
Эта проговорка и решила Марикину судьбу.
– Мы говорим сейчас не о том, что было при Сталине, – необычно мягко (видимо, перепугался) сказал секретарь. – Какие ещё будут мнения?
Народу за столом сидело не так уж много, но Марика обсуждали очень долго. Так что ни на кого больше у бюро времени не хватило.
– Итак, – подвёл черту секретарь. – В порядке поступления ставлю на голосование два предложения. Кто за то, чтобы исключить Быховского Марка Яковлевича из рядов ВЛКСМ? Голосуют не только члены бюро райкома, – объяснил он нам, – но и комсомольцы класса.
За это предложение проголосовал тот, кто его внёс. Все остальные были против.
– Кто за то, – продолжил секретарь, – чтобы объявить Быховскому Марку Яковлевичу строгий выговор с занесением в учётную карточку? – И первый поднял руку.
Я смотрел на ребят. Руки они тянули неохотно, трусливо. Марина Браславская как-то быстро взмахнула рукой и тотчас её опустила. «Кто против?» – спросил секретарь, не глядя на нас. Я поднял руку. «Кто воздержался? – секретарь смотрел в какие-то бумаги. – Итак, принято единогласно».
– Нет, – сказал один из членов бюро. – Есть и против.
– Кто? – вскинулся секретарь.
– Я, – объявил о себе я.
– Фамилия? – спросил секретарь, обращаясь к Зое Михайловне.
– Красухин, – сказала она.
Секретарь записал.
– Ладно, – пообещал он, – разберёмся. А пока что большинством голосов принимаем решение объявить Быховскому строгий выговор с занесением. Все свободны.
Марик шёл со мной очень подавленный. «Надо же, – говорил он мне, – ни у кого больше не хватило смелости хотя бы воздержаться». «Что поделать? – отвечал я. – Каждый трясётся за свою шкуру!»
Заканчивая свой рассказ об этом эпизоде, скажу, что нас с Мариком он сблизил ещё больше, что долго я ждал вызова в райком, а потом решил, что секретарь забыл о своём обещании разобраться. Зря решил. Потому что, когда становился на комсомольский учёт на заводе, Игорь Штаркман, секретарь комитета комсомола завода и института, спросил, за что я получил строгача с занесением. «Я его не получал», – удивлённо ответил я. Но Штаркман показал мне мою карточку. «Значит, мне его дали в моё отсутствие», – ответил я и рассказал Игорю о том бюро. «Плевать, – сказал Штаркман, – ты ведь рабочий, так что клади на это с прибором». Я так и сделал. Очевидно, Штаркман добился, чтобы выговор с меня сняли. Потому что больше об этом выговоре мне нигде никто никогда не напоминал.
Часть третья
1
Мне восемнадцать лет. И значит, я уже окончил школу и устроился на завод, где работал отец, при НИИ «Полиграфмаш». Четыре месяца я работал учеником радиомонтажника, сдал разрядный экзамен и стал полновесным рабочим – радиомонтажником 4-го
Уже через год после моего прихода на завод меня стали уговаривать вступать в партию. Мои ровесники и знакомые из НИИ в такой возможности были ограничены: для так называемых ИТР (инженерно-технических работников) существовала определённая квота. А рабочие квотой стеснены не были. Наоборот. Райкомы давили на парторгов заводов, чтобы те побуждали пролетариев идти в свою партию.
А пролетарии чудесными своими правами воспользоваться не спешили. Для чего им было становиться коммунистами? Чтобы платить партвзносы? Так и отвечали они парторгу: обойдусь! Не заставляя себя, подобно интеллигенции, ломать комедию: не чувствую, дескать, себя достойным, не дорос нравственно!
Отец меня уговаривал. Он единственный в своей семье был без образования: о старшем его брате я здесь говорил, а три его сестры кончили кто педагогический, а кто медицинский институты. «И вот – я главный механик, – удовлетворённо заключал он. – А мог бы я им стать, если б был беспартийным?» «А я не хочу становиться главным механиком!» – отвечал я на это. «Вступай сейчас, пока есть возможность, если хочешь чего-то добиться в жизни», – не принимал отец моего юмора.
Однако так сложилась моя жизнь, что не был отец для меня авторитетом и я к его советам прислушивался редко.
Но вот сидим мы, радиомонтажники, в пивнушке. Вливаем в пиво водку, пьём этот «ёрш», закусываем бутербродами с сёмгой и с варёной колбасой. И слушаем, что говорит нам сидящий, выпивающий и закусывающий с нами секретарь большого комитета комсомола (института и завода) Игорь Штаркман, про которого я недавно писал. Говорит он, обращаясь ко мне, но слушаю я его вместе с другими.
– А он дело говорит, – подтверждает бывший мой учитель, радиомонтажник Юра Щипанов. – Ты слушай, слушай!
Я слушаю:
– Обычный конкурс на редакционно-издательский Полиграфического – 8–10 человек на место. На вечернем меньше. Ты, допустим, будешь поступать на вечернее…
– А для чего ему? – встревает наладчик Федя. – Пусть идёт на дневное.
– На дневное рано, – объясняет мне Игорь Штаркман. – Нужно два года стажа, а у тебя их нет.
– Ну и поступит, когда накопит, – заключает Федя.
– Стаж-то ты накопишь, – говорит Игорь. – И характеристику от завода получишь. Но конкурс есть конкурс. Сколько ребят из нашего института его не прошли – ни на дневное, ни на вечернее. А почему?
– Да, почему? – интересуемся мы.
– Потому что такой фантастической возможности вступить в партию, как у тебя, у них нет. А коммунист-абитуриент – это как абитуриент – мастер спорта. Идёт вне конкурса по особым спискам.
Отчего Штаркман заговорил именно о редакционно-издательском факультете? Видел, что я люблю литературу. Была у нас общая ежемесячная стенная газета, где я почти регулярно печатал свои стихи, которые многим на заводе и в институте нравились. Особенно тепло к ним относился научный сотрудник институтского отдела печати Боря Боссарт. Да, он имеет отношение к современной писательнице Алле Боссарт, обозревателю «Новой газеты», – она его дочь. Боря был ещё и очень неплохим карикатуристом. Его карикатуры появлялись не только в нашей газете, но и в периодике: в журналах «Крокодил», «Смена». Помню, как радовался Боря первой публикации своей дочери в «Юности». Не помню только точно, работал я в это время на заводе или уже ушёл, – мы сохраняли тёплые отношения друг с другом и некоторое время после моего ухода.