Тем, кто не любит
Шрифт:
Мгновенно оценив ситуацию, врач, вышедший из «Скорой» с помощью Серова уложил Наташу на носилки. Фельдшер – довольно полная, нестарая еще женщина – уже доставала систему для переливания крови. Умудрившись прямо на ходу воткнуть в вену иглу, она закрепила ее лейкопластырем. Носилки подняли в машину. Дыхание у Наташи стало хриплым. В просвете ноздрей показалась кровь. Врач быстро разматывал электроотсос.
– Вы кто? – спросила женщина-фельдшер у Серова.
– Муж, – глухо ответил тот.
– Если поедете с нами, садитесь, – сказала она.
Отсос заработал, и Серов с ужасом увидел, как красная жидкость по прозрачной трубке потекла в банку. Он хотел спросить у врача, как он думает, задета ли легочная вена, так как понимал, что кровотечение из артерии было бы таким, что Наташа уже не могла бы жить. Но тут доктор сказал фельдшеру:
– Еще давай сердечные! – и Серов понял, что доктору не до него, а вопросы ничего не изменят.
– Включай сирену! – кинул доктор через окошко шоферу и стал соединяться с дежурной хирургией. Машина, истошно взвыв, понеслась. В глубине ее, сжавшись, сидел Серов, понимая, что он-то уж точно ничем не в силах помочь. Он положил рядом с собой свой пропитанный кровью джемпер и зажал руками уши.
Когда они привезли Наташу, дежурная бригада хирургов еще не успела размыться после предыдущей операции. Доктора быстро перемыли руки, переменили перчатки, и время пошло. В приемное отделение Серову вынесли испачканный кровью шелковый синий костюм, разрезанное белье. Он машинально делал, что ему говорили, но видел только одно: темную фигуру, лежащую на земле у гостиницы.
«Как могло это все произойти?» – спрашивал он себя и не мог найти ответа.
Фельдшер в приемном что-то говорила ему насчет паспорта, полиса, еще каких-то важных для нее вещей, но он ее почти не понимал, хотя отвечал, как потом оказалось, точно.
– Тебе не надо здесь сидеть, сынок! – наконец сказала фельдшер, уловив его состояние. – Иди домой. – Таких, как этот мужчина, за всю ее долгую жизнь, за сорок лет работы в больнице прошло перед ней тысячи, и она уже устала жалеть всех. В реанимацию тебя все равно не пустят. Бесполезно сидеть.
– Я на улице тогда буду ждать, – сказал Серов, как во сне повернулся и пошел к выходу.
– Ты паспорт должен мне ее привезти. Страховой полис! Чистую рубашку… – подойдя к нему вплотную, фельдшер вразумляла его, как хороший хозяин разговаривает с собакой. – Я документы на твою жену как без паспорта буду оформлять?
До Серова, кажется, дошло. Он пообещал все привезти и ушел. Фельдшер, прищурившись, смотрела через окно ему вслед.
«Чего мужику без толку мучиться, здесь сидеть? Еще инфаркт хватит. Такие случаи тоже бывали… Это в каком же году, на моем дежурстве жена-то оклемалась, а муж – того…»
Тут новый поступивший больной прервал ход ее мыслей, и фельдшер занялась своими обыденными делами. А Славик Серов, подцепив какого-то частника, ехал по светлому ночному городу в гостиницу и ничего не понимал.
Когда «Скорая» уехала из гостиничного двора, люди, стоявшие в нем кучками, не стали расходиться сразу. Они негромко переговаривались между собой, обсуждая происшествие, вздыхали, ругали жизнь, женщин, а немногочисленные женщины – мужиков, из-за которых на свете все зло. Потом кто-то предложил вернуться в ресторан и выпить за здоровье. Часть людей ушла. Налетевший с реки ветерок медленно шевелил листву и осыпал на асфальт у гостиницы мягкий липовый цвет. Из окон последнего этажа было видно, как, подняв весла, стайкой прошли вниз по реке на базу потные, измученные байдарочники. Казалось, что в природе наконец наступило время покоя.
Но тут во двор въехал милицейский «УАЗ», из него выпрыгнули на землю несколько мужчин, один из которых явно придерживал на боку оружие. Раздвинув оставшихся во дворе людей, оперативник прошел к тому месту, где темнело на асфальте пятно, осмотрел его и стал что-то быстро говорить по рации. Потом он поднял с асфальта темный блестящий предмет, который до этого никто не трогал, а сержант принялся искать гильзу. Тут же рулеткой произвели необходимые замеры. Выяснили, кто где стоял. Записали свидетелей… Работали буднично, быстро. Потом Алену вывели из блестящего «Мерседеса» и посадили в милицейский «УАЗ». Она все еще дрожала от возбуждения, но казалась уже протрезвевшей. Она беспрестанно повторяла: «Сука!» и «Бог не даст мне соврать». Муж вышел из машины следом за ней, тоже сел в «УАЗ» и начал о чем-то говорить со следователем. Затем вручил тому какие-то документы и вернулся вместе с женой в свою машину. Кто-то из зрителей поднял с земли туфлю Наташи, слетевшую с ее ноги, и отдал сержанту, производившему замеры.
Машины кортежем двинулись прочь. Первым со двора торопливо уехал милицейский «уазик». Потом двинулся Алексей. Любопытные, тихо переговариваясь, начали расходиться. Алена плакала, опустив лицо в испачканные ладони, и повторяла как заклинание: «Ты ведь не дашь посадить меня в тюрьму? Ты ведь не дашь?»
Оперативник, отправивший «УАЗ», а сам оставшийся в гостинице снимать показания, разговаривал с администраторшей в фойе и с усатыми мужиками в ресторане. Когда он закончил писать, уже начало работать метро, и следователь прямо из гостиницы поехал в больницу.
16
Славик Серов ехал с частником назад в гостиницу. В тот год, когда Наташа вернулась из Праги, он тоже вот так же ехал ночью, и одуряюще цвели липы.
Наташа была в Чехии по приглашению какой-то фармацевтической фирмы, рекламирующей свой товар в бывших странах восточного единства. Наташе был очень важен этот контакт. Она надеялась заключить договор на проведение ряда исследований для своей лаборатории. Слава работал в эти дни не много, Катя обреталась у бабушки с дедушкой. К ним в отделение на работу поступила новая медсестра, и Серов решил пригласить ее в гости. То ли другие девчонки не успели предупредить ее, какой он злостный бабник, то ли она сама, будучи весьма самоуверенной и решительной особой, решила потягаться с его женой, только девушка приняла приглашение с удовольствием. Он пригласил ее в воскресенье с утра, и день, скрашенный ее наивными уловками, пролетел незаметно. К вечеру, как обычно, ее щебетание потеряло для Вячеслава всякую прелесть, и он был рад, что на ночь сможет переменить постельное белье и остаться в постели один на один с пультом телевизора. Он не хотел обижать гостью, выпроваживая столь бесцеремонно. Они вышли на улицу под предлогом важного дела, и, пока он провожал ее до троллейбусной остановки, им пел грустные, сладкие песни летний вечер. Когда подруга, несколько удивленная их скороспелым расставанием, сердито плюхнулась на сиденье в по-воскресному пустом троллейбусе, Слава обещающе помахал ей в окно. Вячеслав Сергеевич мог только догадываться о том, что подаренные им на прощание розы были уныло опущены в трехлитровую банку, поставленную на подоконник в комнатке общежития медсестер, и к утру уже завяли от табачного дыма. Подаренное шампанское было выпито, и конфеты съедены вместе с подружкой, перевязочной медсестрой.
– Брось ты расстраиваться, он известный бабник!
Вячеславу Сергеевичу было это все равно. Он хотел прибраться в квартире и остаться один.
Когда он вернулся с троллейбусной остановки, в кухне на неприбранном столе его ожидала записка от жены.
– Ну вот, свершилось, – он прочитал и бросил листок. – Застукали!
И этого следовало ожидать. Он был идиотом, что пригласил подругу накануне самого Наташиного приезда.
Обдумывая потом поворот тех событий, Вячеслав не мог однозначно ответить, зачем Наташе вообще тогда надо было показать, что она его поймала. Она могла сделать вид, что вообще не входила в квартиру. Нет, теперь он не сомневался, что своей запиской она именно хотела показать ему, что знает. Но за знанием должны были следовать какие-то действия… Действий с ее стороны не последовало. Другое дело, что Слава их и не хотел. Сам провоцировал Наташу, но последствий боялся. Тогда к чему все-таки был устроен этот демарш?