Темная бездна
Шрифт:
В этот момент по Мерчантс-стрит из Братона, по тому же маршруту, что и процессия, медленно проехал «понтиак боневиль», украшенный от капота до багажника мерцающим горным хрусталем. Когда «понтиак» достиг середины моста с горгульями, из машины вышел водитель и отворил заднюю дверцу, а Человек-Луна подал руку своей супруге, помогая выбраться из машины.
Прибыла Леди.
Выглядела она худой словно тень и почти такой же черной. У нее были роскошные пушистые седые волосы, по-королевски длинная шея, хрупкие, но прямые плечи, морщинистые руки. На ней не было нарядов диковинного цвета и фасона — лишь простое черное платье с серебристым поясом, на ногах белые туфли, а на голове белая шляпка с вуалью, без полей и с плоским донышком. Белые перчатки доходили почти до худых локтей. Когда Человек-Луна помог
Говорили, что Леди исполнилось сто шесть лет, значит, родилась она в 1858 году. Моя мама говорила, что Леди была когда-то рабыней в Луизиане, а перед началом Гражданской войны вместе со своей матерью бежала в болота. Она выросла в колонии для прокаженных, беглых преступников и рабов в дельте Миссисипи под Новым Орлеаном и там же получила все образование, которое имела.
Леди была королевой, и королевством ее был Братон. Насколько мне было известно, никто за пределами Братона, как и внутри его, не знал ее под другим именем, кроме «Леди». Оно шло ей, а сама она была воплощением элегантности.
Кто-то вручил Леди колокольчик. Она взглянула вниз, на неторопливо текущую бурую речку, и стала медленно раскачивать колокольчик из стороны в сторону.
Я знал, что она делала. Моя мама тоже знала. Все, кто наблюдал за этим зрелищем, знали.
Леди вызывала чудовище, обитающее на илистом дне реки.
К тому времени я ни разу не видел это чудовище, которое называли Старым Мозесом. Однажды, когда мне было всего девять лет, мне показалось, что я слышал, как после сильного ливня, когда воздух казался столь же густым, как вода, Старый Мозес кого-то звал. Это был гул, похожий на низкий бас церковного органа, столь низкий, что, казалось, кости начинают ощущать его раньше, чем уши. Звук этот постепенно превратился в хриплый рев, который свел с ума всех городских псов, а потом смолк. Все это длилось не более пяти-шести секунд. На следующий день об этом происшествии только и говорили в школе. Свисток паровоза — таково было мнение Бена и Дэви Рэя. Джонни не сказал, что он думает по этому поводу. Мои родители решили, что это наверняка был гудок проходившего поезда, но, как стало потом известно, дождь размыл целую секцию железнодорожных путей в двадцати милях от Зефира, поэтому в те дни не ходил даже товарный поезд до Бирмингема.
Подобные случаи вызывают изумление.
Однажды под мост с горгульями вынесло изуродованный труп коровы. Без головы и кишок, как поведал моему отцу мистер Доллар, когда мы пришли к нему в парикмахерскую обработать свои скальпы. Двое мужчин, ловившие раков на берегу реки на окраине Зефира, разнесли по городу слух, будто по течению проплывал труп человека: грудь его была вскрыта, словно банка с сардинами, а руки и ноги отсутствовали — однако труп этот так и не нашли. Как-то в октябрьскую ночь что-то ударило по находящейся под водой свае моста с горгульями, да так сильно, что оставило трещины на опорных колоннах, которые пришлось заливать бетоном. «Огромный ствол дерева» — такое официальное разъяснение по этому поводу дал мэр Своуп в «Журнале», издававшемся в Адамс Вэлли.
Леди зазвонила в колокольчик, ее руки работали как метроном. Она начала заклинать и петь на удивление чистым и громким голосом. Заклинания произносились на каком-то африканском наречии, которое я понимал в той же мере, в какой разбирался в атомной физике. Потом Леди ненадолго замерла, слегка склонив голову набок, как будто приглядываясь и прислушиваясь к чему-то внизу в реке, а затем снова стала позвякивать колокольчиком. Она ни разу не произнесла: «Старый Мозес», говорила только: «Дамбалла, Дамбалла, Дамбалла», а потом ее голос вновь взлетел в небеса в африканском песнопении.
Наконец Леди перестала звонить в колокольчик и опустила его. Затем кивнула, и Человек-Луна принял от нее колокольчик. Она не отрываясь смотрела на реку, и я не мог понять, что она там видела. Потом Леди отступила назад, и трое мужчин с дерюжными мешками встали у края моста с горгульями. Они развязали мешки и вытащили оттуда какие-то предметы, завернутые в бумагу из мясной лавки и перевязанные тесемками. Некоторые свертки были насквозь пропитаны кровью — чувствовался отдающий медью запах свежего мяса. Мужчины принялись разворачивать
Мне пришло в голову, что во многих семьях обед только что плавно перешел в пьянку.
«Дамбалла, Дамбалла, Дамбалла!» — вновь запела Леди. Затем неподвижно постояла четыре или пять минут, наблюдая за рекой, текущей внизу. Потом глубоко вздохнула, повернулась к своему «понтиаку», и я на мгновение увидел за вуалью ее лицо. Она хмурилась: что бы она там ни увидела в реке или, наоборот, не смогла увидеть, это ее явно не радовало. Леди села в машину, за ней последовал Человек-Луна, водитель закрыл за ними дверцу и скользнул за руль. «Понтиак» немного проехал задом к месту, где можно было развернуться, и двинулся в сторону Братона. Процессия отправилась в обратный путь по тому же маршруту, что и пришла. Обычно в это время уже звучал смех, начинались оживленные разговоры, но на этот раз участники шествия не заговаривали с бледнолицыми зеваками на протяжении всего пути. В эту Страстную пятницу Леди явно была не в духе, и никому не хотелось смеяться.
Я, конечно же, как и все горожане, знал, в чем была суть этого ритуала. Леди устраивала Старому Мозесу ежегодный банкет. Когда это началось, мне было неизвестно: наверняка задолго до моего рождения. Можно было, конечно, присоединиться к мнению священника свободной баптистской церкви преподобного Блессета: мол, это какой-то языческий обряд, которому покровительствует Сатана, и его надо объявить вне закона и запретить указом мэра и городского совета, однако и многие белые в городе верили в Старого Мозеса, не обращая внимания на филиппики святого отца. Люди считали этот обряд чем-то вроде ношения кроличьей лапки или кидания соли через плечо, если вы ее просыпали, что составляло неотъемлемую часть их жизненного уклада: мол, такие вещи надо на всякий случай делать, хотя бы потому, что пути Господни гораздо более неисповедимы, чем это доступно пониманию приверженцев христианства.
На следующий день дождь усилился, над Зефиром разразилась гроза. Пасхальный парад на Мерчантс-стрит пришлось отменить к великому неудовольствию Совета по искусствам и Клуба коммерсантов. Мистер Вандеркамп-младший, семья которого владела магазином кормов и скобяных изделий, последние шесть лет переодевался в костюм Пасхального Кролика и ехал в самом хвосте процессии. Он унаследовал эту роль от мистера Вандеркампа-старшего, который стал уже слишком стар, чтобы скакать, подобно кролику. Зарядивший на эту Пасху дождь рассеял все мои надежды поймать лакомые пасхальные яйца, которые кидали из машин торговцы и их домочадцы, леди из «Саншайн-клуба» не смогли продемонстрировать всем свои новые пасхальные наряды, мужей и детей, зефирские ветераны войны не смогли промаршировать под своими знаменами, а «возлюбленные конфедератки» — ученицы средней школы Адамс Вэлли — не смогли надеть свои кринолины и покрутить зонтиками от солнца.
Пасхальное утро в тот день было хмурым. Мы с папой дружно ворчали по поводу необходимости пригладить волосы, надеть накрахмаленные белые рубашки, костюмы и до блеска начищенные ботинки. Мама дала на наши брюзжания стандартный ответ, похожий на отцовское «верно, как дождь». Она сказала: «Это всего лишь на один день», — словно от этого тесный ворот рубашки и туго затянутый галстук могли стать более удобными.
Пасха считалась праздником семейным, потому мама позвонила дедушке Остину и бабушке Элис, а папа позвонил дедушке Джейберду и бабушке Саре. Мы должны были, как всегда на Пасху, собраться все вместе в зефирской Первой методистской церкви, чтобы выслушать проповедь о пустой гробнице.