Темная история в третьем роддоме
Шрифт:
«А еще как?» — задал он самый нейтральный из вопросов.
«А что, в этот раз вы не подслушивали?» — прилетел ответ со смайликом-ангелочком.
«Начальство не подслушивает. Начальство следит за настроениями трудового коллектива», — парировал Стас. — «Так причем тут тапки?»
«Согласно современным магическим технологиям, нужно завести дома мужские тапки». «Ухаживать за ними. Чтобы не скучали, везде носить с собой». «И хотя гипотеза самозарождения жизни отвергнута современной наукой, предполагается,
«А еще?» — спросил Стас, посмеиваясь. Кирпич в солнечном сплетении рассосался, и настроение возвращалось.
«А еще можно закинуть на люстру красные трусы», — сообщила Пипетка.
«Зачем?» — не понял Дежнев.
«Станислав Борисович, что же вы такой непонятливый? Чтобы мужчину в свою жизнь привлечь», — выдала собеседница очередной шедевр женской логики.
«А какая связь?» — уточнил он.
«Не знаю, но я уже закинула», — гласило сообщение.
«Фотку пришли», — окончательно развеселился Стас.
«Станислав Борисович, вы же сами обещали: никаких интимных фото», — погрозил ему пальцем смайлик.
«С каких пор люстра у тебя стала интимным местом?» — спросил Дежнев. — «Ладно, раз ты такая жадная, сама смотри на свои трусы. А будешь покупать тапки — бери сорок четвертый», — уведомил он, зевнул и сунул телефон под подушку. Завтра будет день — будет пища. Вряд ли Пипетка появится на работе раньше.
Глава 17
Таня уставилась на сообщение, будто оно было написано на чистом инопланетянском языке. «Бери сорок четвертый». За грудиной стало тепло и сладко. И пусть писал Станислав Борисович не ей, а какой-то Таинственной Незнакомке из Темной Комнаты. И может быть даже, просто имел в виду, что сорок четвертый размер довольно распространенный. Или на то, что с таким размером ноги тот размер, который значения не имеет, тоже должен порадовать. Согласно народным суевериям. Всё так. Но сердце почему-то упорно хотело думать, что Станислав Борисович написал это ЕЙ. И про СЕБЯ. Глупое, глупое сердце…
Зуева наварила дежурных пельменей на ужин, перекусила сама — теми же пельменями, уложила их в контейнер, и поскакала на работу. Переодевшись в ординаторской, — по случаю присутствия на работе Фриды Марковны, — Таня подбежала к столу заведующего, чтобы забрать потерю. Быстро открыла ящик. И закрыла.
Прямо поверх жгута лежал презерватив. Новенький, такой, блестящий квадратик. Таня открыла ящик снова. Не причудилось. Она взяла в руки жгут. Презерватив стукнулся о пустое днище. Закрыла ящик. Села на диванчик, где спали дежурные врачи, когда выпадало поспать. Намотала жгут на руку.
Всё выходило совсем не так, как Таня планировала. Всё это Таня затеяла из злости. Из глупой, детской обиды, что ее не замечают.
Заметили.
Теперь она обиделась на то, что ее заметили не так, как ей бы хотелось.
Ее разрывали два противоположных чувства. С одной стороны, где-то глубоко внутри, ниже уровня пупка, что-то напряглось в предвкушении. Пусть в Темной Комнате удовольствие получал Станислав Борисович — получал безо всякого стеснения, кстати, полной ложкой. Стеснение, как выяснилось, вообще не про Дежнева. Хотя, учитывая, что он врач, хуже того — акушер-гинеколог, о каком стеснении вообще может идти речь? Так вот, Станислав Борисович вкушал наслаждение так улетно, что Татьяна сама завелась, хоть выжимай. И он был такой… сладкий. Такой горячий. От него так вкусно пахло. Он был такой, что Тане хотелось его всего. Себе. И — вот. Он отдает себя. Пользуйтесь, Татьяна Егоровна.
Но с другой стороны, в ней поднималось возмущение. Это что значит? Выходит, людская молва права, и самый короткий путь к сердцу мужчины в среднем составляет пятнадцать сантиметров? Сунул, пардон, в руку, и всё: «Ванюша, я ваша навеки»? Тьфу, не Ванюша, а Танюша. Так неинтересно. И неправильно. Они ведь даже… незнакомы, по сути. И, по сути, выходит, ему глубоко плевать, кто там: Танюша, Ванюша… Главное, пятнадцать сантиметров «короткого пути» пристроить. Это же никакого уважения! Он же ее просто использует!
Наверное, в этой прогрессирующей шизофрении Таню занесло бы и дальше, если бы в этот момент в ординаторскую не протиснулась Фрида Марковна. Отдохнувшая сутки, она была полна энергии, как новенький энерджайзер. Как сто новеньких энерджайзеров, засунутых в одного зайчика. Объемы «зайчика» были соответствующими, но это понятно: сто батареек нужно где-то разместить.
— О, Танечка! — радостно воскликнула наставница. — Вот как вовремя ты подошла! Пойдем-ка, поможешь на осмотре! Пойдем, пойдем! Ты у нас девушка молодая, крепкая, не то, что я, пожилая матрона, — поторопливала Мама Фрида, подталкивая Зуеву перед, как Поддубный — гирю.
Причина такой активности обнаружилась в смотровой… в инвалидном кресле. Молодая женщина лет тридцати смотрела на вошедших врачей, как партизан на гестапо. Халатик облегал уже обозначившийся животик. Второй триместр.
— Я буду рожать, — упрямо произнесла пациентка.
— Таки прямо сейчас? — доброжелательно полюбопытствовала Фрида Марковна.
— Нет, в принципе, — тем же тоном заявила беременная.
— Таки лично у меня принципиальных возражений нет, — прокомментировала монументальная докторша. — Только я бы советовала рожать в роддоме, а не в вашем этом… принципе. Давайте, мы с Татьяной Егоровной поможем вам подняться на кресло и посмотрим, как обстоят у вас дела.
— И что, даже не будете настаивать на аборте? — всё так же уперто спросила женщина.
— У меня есть подозрение, это предложение вам уже делали, — сказала Фрида Марковна, поддерживая пациентку за один локоть. Татьяна взялась за второй. — Собрались. Поднимаемся на три. Раз, два, встали!
Совместными усилиями пациентку разместили на кресле. Она пыталась передвигать ногами, но закинуть их на подколенники оказалось для нее непосильной задачей.