Тёмная история. Чело-вечность
Шрифт:
«Снегурочка, значит? – хихикнула девушка, беззастенчиво прочитав мои мысли (ну, я их не шибко и прятал: лежали они на поверхности, кто хочешь – бери). – Тогда так и называй! А-аа ты…».
Она сделала приглашающий жест рукой, как бы вынуждая и меня представиться тоже. Ох, до чего же я это не любил. Тяжко вздохнув, я пожал плечами, посмотрев куда-то в сторону. Она только хмыкнула в ответ, ни капельки не обидевшись, и подошла поближе, с любопытством изучая меня. Её ручные твари, как горгульи на свесах соборной кровли, чинно уселись по кругу.
Я поглядел на девушку сверху вниз:
«Ах! Прелесть!» – с восхищеньем выдохнула она, нежданно-негаданно вдохновившись нашим нечаянным сходством. После чего, воодушевлённо сложив ручки, так что вышло у неё почти что молитвенно, проговорила: «Такой холодный, что мёртвые позавидуют! И такой красивый! Нет, определённо, с собой заберу! Негоже такому чуду даром здесь пропадать!»
Проигнорировав нехороший финал её восторженной речи, я аккуратно уточнил: «Это я-то.. красивый?»
«Ну конечно», – снова по-девчачьи легкомысленно хихикнув, подтвердила она.
«Надо же», – я вскользь коснулся собственного лица. Она взаправду меня до крайности удивила своей спонтанной похвалой: очень уж высокий, худой, холодный до жути. Какие всё-таки специфические вкусы, явно не человеческие.
«Так а я и не человек, – засмеялась моя собеседница. – Снегурочка же, аль позабыл?»
Нет, я не забыл. И рассеянно кивнул в ответ. А потом вдруг проговорил: «Тут случилось кое-что.. один бездомный замёрз».
«А-а, этот горемычный, – девушка махнула рукой в сторону цехового подвала. – Знаю-знаю. Миленьких моих маленьких славно накормил». И она ласково потрепала одного из падальщиков по уродливой лысой голове.
«Да, – раздумчиво продолжил я. – Негоже ему.. вот так…»
«Да не беспокойся ты о нём, – девушка снова улыбнулась своей кукольной улыбкой. – Я и его заберу: чай и мыкаться ему не придётся, раз уж миленьких моих уважил».
Это хорошо, – подумал про себя я. На такой результат я даже и не рассчитывал. Всё-таки зимние божества зачастую жестоки.
Я вновь поглядел на девушку, снова сжавшую мою руку и понял, что мне её лицо напоминает. Череп. Гладкий, точно отполированный. А сверху тончайший слой эмали – морок.
«Да ты ещё и внимательный!» – вновь лучезарно заулыбавшись, искренне порадовалась за меня Снегурочка. А потом, вдруг, слегка посмурнев, добавила, выпуская мою руку из своих цепких пальчиков: «Ну да погуляй пока. Забрать – не заберу. Нельзя тебе».
Честно сказать, я в некоторой степени даже расстроился.
«Не огорчайся, – утешительно потрепала она меня по предплечью. – Дело-то наживное».
Я озадаченно поглядел на неё, но, ничего мне не объясняя, моя новая знакомая, развернувшись, направилась прочь, и через несколько шагов растаяла в непроглядном снегопаде, не оставив после себя ни единого следа.
Какие всё-таки девушки и существа женского подобия – ветреные создания: что Ленор, что Снегурочка, – отметил про себя я. – Обе грозились утащить, одна назвала хорошеньким, другая так и вовсе красивым, а что в итоге? Разглядели получше, не нашли желаемого
Я, понурившись, поглядел под ноги. А потом, решив удостовериться в истинности слов Снегурочки касаемо неприкаянного бедолаги, направился к подвалу. Внутри стоял всё тот же отвратительный запах, но фантом куда-то исчез. Я ещё раз пристально оглядел помещение, пройдясь до каморки и обратно. Прислушался. Его и действительно не было. Забрала, не обманула. Ну хоть кому-то из нас в канун праздников повезло.
Глава
XXXIII
. Живой.
Я уселся под навесом возле одного из цехов. Ночка выдалась та ещё: настоящий буран. За эшелонами носящихся вокруг снежных хлопьев то и дело мелькали причудливые силуэты: двухголовые, многорукие, бегающие на четвереньках, они спешно ускользали куда-то во тьму и тотчас возникали уже в другом месте. А к завываниям вьюги и скрежету металлического настила добавлялся хоралом леденящий потусторонний вой. Заброшенные места – не иначе генератор разного рода аномалий.
Не придумав себе иного примененья, я так и просидел до утра, наблюдая за дикими плясками нечисти и нежити. Самое для них время. Раздолье да приволье. Меня же самого, в культурных мероприятиях не участвовавшего, основательно замело, так, что собой я представлял просто-напросто какой-то сугроб с глазами. Зима – это ведь тоже одна из персонификаций смерти. Много ли кто выживет в такую-то темень и метель? Только мёртвым вольная-волюшка по миру бродить. Ну и я вот ещё, со своим статусом неопределившийся, тоже тут подвязался.
…
Несколько ночей к ряду я отрешённо созерцал завораживающие и жуткие зимние пируэты, так и не найдя для себя занятия более продуктивного. Впрочем, ничто не предвещало беды и то ладно. Полуночные кошмары в очередной раз сменились давящей дневной хмарью, и веселее, как водится, не стало. А потом вдруг…
Я замер истуканом там же, где и стоял, ловя ладонью зазевавшиеся снежинки. Чувство, пронзившее мой разум раскрывшейся булавкой, было резким и неприятным. А ещё знакомым, но каким-то неправильным. Обречённость, рухнув вослед тяжёлым занавесом, сию же секунду затмила для меня и без того блёклое зимнее Солнце, устало сползавшее в густой фиолетовый сумрак и снежную мглу.
То, что я ощутил, без сомнения, принадлежало моему миру, далёкому, брошенному впопыхах, оставившему по себе лишь сумбурные воспоминанья. Ну неужели так вот всё и завершится? От одной этой мысли пробирал озноб. Да, смерть всегда происходит с кем-то другим. Хотя меня ожидало нечто иное. Тем не менее исчезать во «всеблагой» пустоте катастрофически не хотелось. Как же сказал тот бедолага-бездомный.. «ни могилки тебе, ни креста». Пуст-то-та.
Я резко сжал прежде расслабленно распростёртую к небесам ладонь, переломав тончайшие косточки-льдинки легкомысленно доверившихся мне снежинок, одним своим судорожным движеньем превратив безукоризненный порядок в сущий бардак. Однако мигом позже, справившись с постыдным приступом паники, я-таки осознал, что всё – вовсе не то, чем кажется. Рановато ставить свечку за упокой: пускай я уже упредительно ей запасся впрок.