Темная материя
Шрифт:
А потом — ничего, тишина, молчание. И расползающиеся сплетни о черной мессе, языческом ритуале — такой вот чепухе, подогретой исчезновением одного молодого человека и обнаружением растерзанного трупа другого. Бретт Милстрэп словно исчез с лица земли, а Кит Хейвард превратился в изувеченный труп. Какое-то время полисмены маячили у наших домов, у школы — всюду, куда бы мы ни ходили, — задавая одни и те же вопросы снова и снова. По пятам за ними следовали репортеры, фотографы и мужчины с короткими стрижками, в темных костюмах — их присутствие никем и никогда не объяснялось, хотя они постоянно крутились в поле зрения, не вмешивались, только наблюдали и делали заметки. Ли провела в доме Джейсона неделю или две, отказываясь говорить с кем бы то ни было, кроме Гути, Ботика и тех, кто мог заставить ее отвечать. Мэллон сбежал, все три партии сошлись во мнении об этом, а Кроха Олсон последовал за ним. Мередит Брайт в страшной спешке собрала пожитки, помчалась
Полиции так и не удалось поймать Мэллона и Кроху, они ускользнули от допросов, даже не прилагая к этому особых усилий. После недолгой «реабилитации» в Чикаго — как ни странно, в той самой квартире на Кедровой, которую я приобрел много лет спустя, в здании через дорогу от моего нынешнего дома, — они нагрянули в студенческий городок дуэтом, как два комика. Мэллон завладел Крохой, некоторым образом объединился с ним, разумеется, с полного согласия жертвы. Олсон любил Мэллона, точно так же, как моя подруга и Ботик, и, по-моему, с удовольствием следовал за своим кумиром по стране, делая все, что тот велит. О судьбе Крохи Олсона я узнал от Ли, которая иногда, очень редко и нерегулярно, общалась с ним. Мне, разумеется, не сообщили всех деталей, поскольку я «опоздал на пароход», окончательно и бесповоротно, и не участвовал в таинственном опыте, который определил их судьбы. Словно существовал некий магический круг, за чертой которого я стоял — снаружи.
А вот кто находился внутри круга и чем в итоге для них это обернулось.
Гути Блай, как мы уже знаем, обрел постоянное место жительства в палате психиатрической больницы и разговаривал только цитатами из Готорна и неизвестными словами из словаря капитана Фаунтейна.
Джейсон Ботик Боутмен бросил школу перед самым выпуском и сделался профессиональным вором. Неужели у него не было других способностей?
Кроха Олсон посвятил жизнь человеку, которого решил считать своим отцом, и все, что он получил в награду за капитуляцию, — жизнь «с чужого плеча», безрадостное существование в роли подмастерья фокусника, кормящегося крошками, падающими с рук хозяина, одевающегося в обноски хозяина и спящего на кушетках для гостей с девчонками с разбитыми сердцами, отбракованными хозяином. Несколько лет спустя Ли рассказала, что Мэллон завершил карьеру, но Кроха Олсон продолжил как его заместитель, или новая, улучшенная модель, или что-то в этом роде. Он многому научился за эти годы, освоил тибетскую «Книгу мертвых», «Книгу перемен» и работы Джордано Бруно, Раймонда Луллия, Нормана О. Брауна и бог знает кого еще, и ремесло странствующего гуру оказалось в конце концов единственным, чем он владел. И все же. Когда я думаю о том, каким славным пареньком он когда-то был…
О Мередит Брайт и Бретте Милстрэпе я ничего не знал, но, возможно, у каждого из них нашлось бы что рассказать, если б мне удалось их отыскать.
И конечно же, последней фигурой, оставшейся в пределах круга, была моя жена — Ли Труа, самая красивая женщина в любом окружении, одаренная интеллектом, бесстрашием, отменным здоровьем. Она содержала потрясающий дом, сделала выдающуюся карьеру члена правления, советника и антикризисного менеджера АФС. Муж любил ее, несмотря на несовершенство его преданности и фабулу его признанной успешной книги «Агенты тьмы». Книги, в которой он попытался понять необъяснимый случай на лугу. И которая могла быть рассмотрена как дань восхищения женщиной, которой она посвящалась. Да, почти все свои книги он посвящал жене. Благодаря мужу, то есть мне, у Ли всегда было и будет достаточно денег, чтобы никогда не волноваться о финансах. Однако Ли Труа тоже пострадала, пострадала жестоко, и, хотя последствия впервые дали о себе знать, только когда ей было уже за тридцать, она тотчас поняла, что причина — ритуал Мэллона на лугу.
Так они и остались, моя жена и бывшие друзья, — там, в их священном кругу. А я — здесь, по другую сторону, спустя несколько десятилетий по-прежнему недоумевающий, что с ними стряслось.
Хорошо знакомый голос на NPR подарил мне Готорна, а после Готорна — Гути Блая, до сих пор заключенного в чертовой психушке. А следом за Гути вдруг нахлынули другие воспоминания. Тощая борзая, летящая по снегу, шелушащаяся глазурь ледка на санках, распахнувшийся городской ландшафт западного Мэдисона, сверкающий стакан воды — как воплощение неизведанного… Самые близкие друзья, которые делили со мной все, пока я не отказался последовать за ними в ученичество: их красивые лица будто запылали передо мной. В них горело то, что мы значили друг для друга, и то, чего я никогда не знал и не понимал.
Что же их — каждого по-своему — не только сбило с пути, но вдобавок исковеркало им жизни? Комната поплыла перед глазами, почудилось, будто и в моей жизни все вдруг оказалось под угрозой.
Я должен знать; но тут же понял: я очень
«Ее пристальный взгляд» только что зачах. Но хотя меня притягивали зловещие разоблачения детектива Купера о семье Хейварда — «Две темные звезды», «Прямое наследование чудовищной психопатологии», и несчастный старый ожесточенный детектив, забирающий свои тайны в пропитанную пивом могилу, — на самом деле я вовсе не горел желанием отдать год жизни или больше их описанию.
Честное слово, я думал, это выше моего понимания. Агент и издатель тактично намекали на документальную книгу, но когда я стоял на кухне и вытирал неожиданные слезы, последняя мысль, какая могла прийти мне в голову, — это написать о потерянном мире, погубленных друзьях и том, что скрывала от меня жена. Даже если скрывала, чтобы защитить меня. Нет, понял я, не надо писать об этом. Сказать по правде, я не хотел проводить этот еще теплый и трепещущий мир, увиденный лишь краешком глаза, через все знакомые, порой мучительные и утомительные действия, из которых складывается написание книги. То, что я успел заметить мельком, тотчас умчалось в невидимость, как седой волос, уносимый белой метелью… Мне хотелось опыта того всегда исчезающего волоса, а не опыта превращения погони в литературное произведение.
Ну и ладно. Может, книги у меня и не было. А что было точно — идея, рожденная необходимостью.
Первым делом я как следует успокоился — настолько, что смог попадать по клавишам — и отправил в Вашингтон имейл жене. Речь шла не только о моем, но и о ее прошлом, и если я намеревался открыть то, что Ли упорно скрывала, она имела право знать это. Вместо того чтобы изображать творческий процесс, я засел смотреть по Интернету фильмы «Валли» и «Черный рыцарь» и приблизительно раз в час проверял почту с мобильного. Я не ожидал, что Ли ответит сразу, но в 6.22 по местному, а в 7.22 по ее времени она сообщила, что ей будет интересно посмотреть, как далеко я зашел. Ли пользуется различными программами распознавания речи, ее ранние попытки приводили к массе опечаток и ошибок, но сейчас сообщения были почти идеальными. И ответила она так быстро, объяснила Ли, потому что сию минуту узнала новость, которая может меня заинтересовать. Пару лет назад Дональд Олсон попал в неприятную историю, она слышала, что через день-два его должны выпустить из тюрьмы, и он будет благодарен, если найдется местечко, где пожить первые дни на свободе. Если я не против, то могу встретиться с ним за ланчем где-нибудь в Чикаго, и, если он «выдержит испытание», можно предложить ему нашу комнату для гостей. Лично она не против, заверила меня Ли.
Я поблагодарил ее за информацию о старом друге и добавил, если она вправду не против, я, пожалуй, так и сделаю. Как, осмелюсь спросить, она узнала о делах Олсона? И как мне с ним связаться?
«Ты же знаешь, у меня свои каналы, — пришел ответ. — И не стоит ломать голову, как написать Дону. Я так понимаю, он предпочитает самостоятельно входить в контакт с людьми, а не наоборот».
«Тогда буду ждать его сигнала, — написал я. — Как ты? Хорошо проводишь время?»
«Жутко занята, дел по горло, — отвечала она. — Встречи, собрания, встречи. Порой, как говорится, «долго ждешь, да больно бьешь», но у меня в округе Колумбия полно друзей из ассоциации адвокатов, которые вроде бы с готовностью выслушивают мои жалобы. Пожалуйста, дай знать, как пойдет с Доном Олсоном, хорошо?»
В ответ я отпечатал «к., к.» — наше с ней давнишнее сокращение «конечно, конечно».
Последующие пару дней я читал, смотрел фильмы, гулял и ждал звонка. И дождался.
Тоска Гути
Спустя два или три года я узнал все, что должен был, о постигшем моих друзей несчастье там, на лугу агрономического факультета, и собрался приступить к работе над новой книгой, не имеющей к этому никакого отношения. В момент странного внутреннего состояния, когда пробуждаются десятки мелких понятий и представлений, взглядов и идей, я вдруг ощутил перспективу для рассказа. Он лишь косвенно затрагивал основной сюжет истории Мэллона и моих друзей, доставшейся мне в виде фрагментов. Даже в самом начале я знал, что в глубине души никогда не хотел превращать ее либо в откровенный вымысел, либо в этакое «ни то ни се», так называемую «творческую документалистику». Это должен быть рассказ, балансирующий на узкой грани между домыслом и мемуарами и основанный на воспоминаниях Говарда Гути Блая, которыми он поделился со мной, когда жил по соседству в бывшем жалком отеле «Кедр». Там Гути встретил любовь своей жизни, и они вдвоем перебрались в богатый северный пригород. Мы много времени провели вместе, Гути, моя жена и я, и мы с ним вдвоем вели сокровенные разговоры, и он рассказал мне, что случилось 15 октября, перед великим событием — в день «репетиции».