Темная сторона души
Шрифт:
Катерина посмотрела в глупые вытаращенные глаза дочери и вздохнула. Четырнадцать лет девчонке, а дура дурой растет. Ну да ладно, для женщины ум не главное.
– С верхних рядов начни, там картофель весь зарос. – Она повернулась спиной, давая понять, что разговор окончен, и пошла к теплицам. Ольга сжала зубы, затем повернулась и тоскливо побрела по тропинке обратно к дому.
Алексей Георгиевич, приглядывавшийся к внучке из-за теплицы, только головой покачал. И в кого пошла девка? Ни на мать не похожа, ни на отца. Катерина ладная, гладкая – любо-дорого посмотреть. Василий, конечно, не красавец, но для мужика очень даже ничего: жилистый, высокий, а последний год усы густые
Катерина завернула за угол теплицы и остановилась рядом со свекром.
– Катька, – хитро спросил тот, наклонив седую голову, – признавайся: от кого Ольгу родила? Ведь не от Васьки? Не похожа она на него.
Катерина подняла на него испуганные глаза, и он залюбовался – кожа ровная, ресницы длинные, как у коровы.
– Что говорите-то, Алексей Георгиевич? – забормотала она. – Ни с кем… никогда…
– Так уж и никогда?
Он подмигнул снохе, показывая, что всего лишь шутит, хотел шлепнуть по аппетитной заднице, но сдержался. Нечего повод к сплетням давать.
– Ты бы последила за ней, Катерина, – подбавил он в голосе строгости, чтобы знала свое место. – Разожралась она у тебя, как свинья Гришкина.
Катерина покорно кивнула:
– Прослежу, Алексей Георгиевич, прослежу, вы не беспокойтесь.
А он и не беспокоился. Золотая у него невестка, вот, ей-богу, золотая.
Ольга дошла до дома и даже зашла внутрь, взяла перчатки для прополки. Потом быстро высунулась на улицу, убедилась, что никого нет, и закрыла за собой дверь. Станет она мокрец полоть, как же! Перебьется мать, пусть потом орет, сколько влезет. Нет, сначала она свои дела сделает, а потом уж и по хозяйству поможет.
С неожиданной для ее веса легкостью Ольга вскарабкалась по полкам, одновременно служащим ступеньками. Откинула люк и забралась на пыльный чердак, на котором никто, кроме нее, никогда и не бывал. Только дед иногда закидывал сюда старые вещи, которые выбросить жалко, а в доме они мешают. Около окна здесь зарастало пылью ветхое кресло, а возле него припадал на одну ножку плетеный столик, который Катерина упросила оставить на всякий случай: уж очень красивая вещь и сделана добротно.
Но ни столик, ни кресло Ольгу не интересовали. Балансируя по балкам, она подошла к окошку, выходящему на улицу, и с приятным волнением поискала знак. Знака не было. Воодушевление, появившееся было на лице девочки, пропало, сменившись гримасой разочарования.
«Он же обещал, что сегодня будет знак», – подумала она и еще раз внимательно осмотрела дом напротив, что, конечно, было глупо – знак за две секунды не появился. Зло скривившись, Ольга вернулась к люку, выругалась сквозь зубы так, как ругался иногда Кирилл, когда не слышали старшие, и полезла вниз.
Перчатки лежали на столе. Ольга с отвращением посмотрела на них и вдруг схватила и швырнула в стену. Вот вам, а не прополка! Может, он просто забыл про знак? Точно, забыл! Про встречу помнил, а про знак забыл. Зря она сердится, он наверняка ждет!
Радуясь своей догадке, Ольга выскочила на крыльцо, сунула ноги в разношенные босоножки и выскользнула за калитку. Пробежала до околицы, чтобы скорее удрать подальше от дома, а затем пошла потихоньку. Жара уже спала, но идти по песку все равно было тяжело, а путь ей предстоял не самый близкий.
Светлана Царева дошла до поля, про которое говорила ей мать, и убедилась, что васильков здесь и впрямь не счесть. Даже
В глубине души Светлана не верила, что сыну станет лучше. Что ни делали они с матерью – все было напрасно: и массажи, и молитвы, и походы по врачам бесконечные. Раньше, до того случая, она надеялась, что в конце концов все будет хорошо, что благодаря их общим усилиям Егор если и не поправится, то хотя бы говорить начнет: ей очень хотелось, чтобы он заговорил – даже больше, чем если бы пошел. Чтобы хоть иногда говорил «мама», смотрел на нее, а не сквозь. Господи, как же она мечтала об этом раньше, и плакала, и молилась, пусть и без веры…
А потом наступил переломный момент – когда она поняла, что ничего не изменится. Говорят же люди: «судьба», вот у нее и выпала такая судьба, и ничего тут не поделаешь. Так и придется жить ради Егора, без всяких просветов впереди, без надежды на счастье. И когда Светлана это поняла – вдруг стало легче. Словно половину груза скинула с плеч, и если раньше тем грузом пригибало ее к земле, ни вздохнуть нельзя было, ни шагу ступить, то теперь потихоньку, по маленькому шажочку, начала она жить, вокруг оглядываться, к людям новым присматриваться. Конечно, сравнить новую жизнь с прежней, «до Егора», как Светлана это называла, было нельзя, но она уже и поняла, что прежней жизни никогда не будет – судьба у нее такая, отпустил ей кто-то двадцать девять лет пожить, а потом мучиться. Ну что ж, некоторым и меньше дается.
Нарвав небольшой букет, Светлана побрела обратно. Хотелось еще прогуляться, дойти до озера, окунуться в синюю воду, но мысль о матери не давала сбежать даже на полчаса. Светлана всегда признавала, что мать сильнее ее, и раньше даже пыталась бороться, протестовать. Но с определенного времени перестала: мать своими поступками доказала, что она и в самом деле сильнее, правильнее. Так что вся Светланина прогулка была – до поля и обратно. Хорошо бы, чтоб кто-нибудь по дороге встретился: хоть парой слов перекинуться…
Только Светлана так подумала, как в десяти шагах впереди из-за кустов вынырнула женская фигура. «Минут пять поболтаю, не больше», – решила Светлана, тщательно дозировавшая свое общение. Если не пять, а десять минут, то мать может обидеться – «гуляла в свое удовольствие, пока я дома с Егором страдала!» А существовать рядом с обидевшейся, ушедшей в себя матерью было невыносимо.
К большому Светланиному разочарованию, женщина, шедшая навстречу, оказалась всего лишь девчонкой лет пятнадцати-шестнадцати, толстой и неопрятной. Подойдя поближе, Светлана вспомнила ее: семья девочки жила через дом. Их собственное хозяйство было большим, прочным, и дом основательно смотрел на улицу не тремя узкими запыленными окошками, как в их снятом на лето домишке, а пятью широкими окнами, расчерченными широкими белыми рамами. Маленькое квадратное окошко подсобной комнаты было шестым. Светлана помнила, что в том доме трое детей: совсем взрослый парень – высокий, худой, с туповатым сонным лицом, маленькая бойкая девчушка, ровесница Егора, и эта девочка-подросток. «Надо же, какие они все разные», – подумала Светлана, подходя к девочке и ожидая, что та поздоровается.