Темная сторона души
Шрифт:
– Как же она смогла? – негромко спросила Ирина, и Маша не сразу поняла, что девушка спрашивает о том же, о чем думает она сама. – Тетя Маша, наша соседка… она ведь была верующей, правда?
– Православной, – кивнула Маша. – Для них самоубийство – самый страшный грех.
– Вот я о том и говорю! – вскинулась Ирина. – Тетя Маша, а вдруг… вдруг она не сама повесилась? Вдруг был другой человек, замешанный в убийстве, и он решил убить ее – испугался, что она выдаст? Как же можно взять и убить саму себя…
Девочка поежилась, и Маша сочувственно посмотрела
– Мы с тобой не знаем, насколько глубоко верующей она была, – тщательно подбирая слова, разговаривая, как со взрослой, объяснила она. – Существование в тюрьме до конца жизни очень страшная перспектива. Я думаю, Ириша, что страх в ней пересилил все остальные чувства. Мне кажется, – добавила Маша, подумав, – что в чем-то Елена Игоревна была похожа на Кирилла Балукова, который убил Лесника и хотел убить меня. Она боялась, как и он. Боялась твоей бабушки – потому что она давала ее дочери ужасающие советы, а дочь их слушала. Боялась, что Светлана решит последовать им. Боялась за своего внука. Может, мои слова прозвучат глупо, но… страшно жить в страхе. Проще убежать от него. Или умереть.
Катерина Балукова, рыдая, собирала вещи. Господи, как же так?! Ее выставили из дому и кто?! Галина, ее свекровь, которая двадцать лет слова не сказала поперек мужа, а только и знала радости, что с внуками нянчиться. Как же так получилось? И почему Алексей Георгиевич не заступился? Он же мог, должен был поставить жену на место!
Но Алексей Георгиевич этого не сделал. Полчаса назад Галина позвала невестку в дом и без всякого предисловия сказала, глядя прямо на нее глупыми куриными глазами:
– Собирай свои вещи, Катерина, и больше в моем доме не появляйся.
Так и сказала – «в моем доме». И муж ее не поправил, не осадил.
– Да вы что, Галина Антиповна? – Пораженная Катерина даже вспомнила отчество свекрови, хотя всю жизнь звала ее тетей Галей. – Что с вами?
– Со мной-то все в порядке, – усмехнулась та. – А тебе здесь больше нечего делать. Долго я тебя терпела, да закончилось мое терпение. Купит Васька другой дом, там и будете жить.
– А как же… как же Василиса? – жалко спросила Катерина, уже понимая, что все кончилось – и счастье ее кончилось, и жизнь ее кончилась: не из-за тех слов, которые произнесла свекровь, а из-за того, что свекор стоял рядом с женой и не говорил ни слова, не перебивал ее. Хотелось крикнуть: «А как же я?!», но она сказала про Василису.
– Ваську можешь привозить на лето, – разрешила Галина. – А сама уезжай. У тебя в городе дела много будет: сыну помогать, адвокатов хороших искать.
«Адвокатов! Откуда она слова-то такие знает?»
– Алексей Георгиевич… – робко заикнулась Катерина со слабой надеждой, что свекор все-таки вмешается и все поставит на свои места.
– Занимайся… сыном… – проговорил тот, не глядя на нее. – Раз такое несчастье, мать должна помочь.
Катерина побелела, повернулась и вышла. На пороге остановилась и спросила:
– Василию что сказать?
– То и скажи, – удивленно отозвалась Галина, – что нужно в город ехать. А уж потом придумаешь что-нибудь. Двадцать лет придумывала и сейчас придумаешь.
Эти «двадцать лет» добили Катерину. Она вышла и прислонилась к прохладной стене. Одна мысль колотилась у нее в голове: «Надо было раньше их убивать. Теперь уже поздно. Господи, почему же я раньше ее не убила?!»
И она расплакалась – горько, обиженно, как ребенок, сожалея о том, что нужно было убить двух человек раньше. Как бы тогда всем было хорошо! Господи, как же тогда всем было бы хорошо….
– Как всем вместе хорошо! – облегченно и радостно сказала Вероника Маше, проходящей мимо нее со свежевыпеченной шарлоткой на блюде.
Шарлотка дымилась и благоухала. Дольки яблок, присыпанные корицей, торчали из теста, как маленькие лодочки, опрокинутые набок. И сама Вероника хотя и не благоухала, но светилась так, как созревающее золотисто-зеленое яблоко светится утром на ветке.
Маша только улыбнулась в ответ. Митя сидел на веранде барином, обняв обоих детей, и вид у него был гордый и немного самодовольный.
– Арестант вернулся, – шепнул Маше на ухо Бабкин, перехватывая у нее шарлотку и отщипывая сверху кусочек. – Семья ликует.
– Не нарушай гармонию! – тоже вполголоса приказала она, отбирая блюдо. – Семья имеет полное право.
– А я что говорю? – удивился Бабкин. – Я именно так и говорю. Кстати, Костя уже дважды рассказал Дмитрию о своем подвиге и, кажется, собирается рассказывать в третий.
Маша зашла на веранду и поставила шарлотку на стол. Следом за ней Вероника принесла праздничные чашки, которые стояли на верхней полке в буфете «для красоты».
– Где же Макар? – спросила она, оглядываясь. – Сергей за стульями пошел, а куда пропал Макар?
– А куда пропал Макар, а куда пропал Макар! – передразнил ее Димка, распевая во все горло.
Мальчик весь вечер дурачился, плясал, обнимал отца и только перед ужином неожиданно без всякого повода расплакался и убежал за дом, в заросли мяты. За ним пошла Ирина и очень скоро привела брата обратно – немного смущенного, но уже успокоившегося.
– Макар обещал принести варенье, которым тетушка угощает, – сообщил Бабкин, внося на веранду тяжелый стул. – Что-то она там варит из крыжовника жутко вкусное и трудоемкое. С орешками.
– С орешками – значит, царское варенье, – сказал Митя и улыбнулся, как будто в словосочетании «царское варенье» было что-то очень радостное и веселое.
И маленький Димка улыбнулся тоже, словно отражая улыбку отца.
Маша собиралась резать шарлотку, но замерла с ножом в руке, глядя на них и на прижимающуюся к отцу Ирину. «Что бы они делали, если бы не Царева? – подумала она. – Как бы они дальше жили?»
Митя встал, и дети дружно встали вместе с ним.
– Маша, мы принесем мяты для чая, – сказал Митя. – Смотрите, без нас не начинайте.