Темная сторона луны
Шрифт:
Бейсбольный мяч ударился о рукавицу. Алан тоже посмотрел вперед.
Доктор Марк Шелдон – в бермудах, с полевой рукавицей на левой руке только что бросил мяч двенадцатилетнему пареньку в бойскаутской форме, тоже в рукавице. Его жест остановил обратный бросок мальчика. Он двинулся навстречу вновь прибывшим, которые собрались все вместе.
– Камилла! – сказал он. – Янси! И чтоб я так жил, мистер Грэнтам и доктор Фелл! Это мой племянник Бенджи. Бенджи… – И, уже более официально, он повторил четыре имени вновь прибывших.
У Бенджи, отвечавшего вполне вежливо, на уме было явно что-то другое.
– Дядя
– Боюсь, что да, старина. Твоя тетя Аннетт…
– Она такая зануда, правда?
– Веди себя прилично, Бенджи! Доктор Фелл, – продолжал пришедший в ужас дядя, – в данный момент я свободен, как видите; не потому, что сегодня суббота, но потому, что даже доктору необходимо какое-то время для отдыха. И все же не могу назвать эту встречу приятной. В конце концов…
– Вы слышали о том, что случилось вчера вечером?
– Про несчастного Генри Мэйнарда? Это было в сегодняшней утренней газете. Удивляюсь, что вас не осаждают репортеры!
– Нас почти осадили. Но полицейский офицер по имени капитан Эшкрофт дал им информацию и вышвырнул их из дома. Могу я спросить, не найдется ли у вас, сэр, что сказать по этому поводу?
– По поводу всей этой трагической истории? Нет, боюсь, что нет. Я уехал до того, как это произошло, как вы помните. Но что бы я мог сделать, если бы даже и остался? – Озабоченный, нерешительный, Марк Шелдон сунул кулак в ладонь рукавицы. – Мы всегда мучаем себя, – продолжал он, – мыслями о том, что мы сделали неправильно, как мы могли сделать лучше и тому подобное. И все же в этот раз я ничего не сделал неправильно; я не могу испытывать чувство вины.
– Никакой вины, – согласился доктор Фелл, – но некоторое количество любопытства. По крайней мере, в одном отношении ваше поведение можно было бы назвать загадочным.
– Загадочным? – эхом повторил его собеседник, уставившись на него. Загадочным?
– Вчера, если меня правильно проинформировали, вы заезжали к мистеру Мэйнарду, чтобы о чем-то рассказать ему, но передумали и уехали, так и не поговорив с ним. Простите ли вы мою назойливость, сэр, если я спрошу, что именно вы хотели сказать ему?
– Бенджи, – резко произнес доктор Шелдон, – беги к машине и жди меня там. Я подойду к тебе через две минуты. Нам надо ехать, нам следовало уже давно ухать.
– Дядя Марк, это про тетю Аннетт?
– Пусть тебя это не волнует; просто давай беги, слышишь меня? Никаких споров, молодой человек, и я куплю тебе еще воздушной кукурузы на обратном пути.
Бенджи удалился, выражая слабое неудовольствие, и вскоре скрылся в туннеле главного входа.
Доктор Шелдон, невысокий и коренастый, взъерошил курчавые темно-рыжие волосы.
– Это нелепо! – воскликнул он. – И ничего загадочного в этом нет. Я просто пытался избавить Мэдж – мисс Мэйнард, я хочу сказать, – я просто пытался избавить ее от неловкости.
– В каком смысле?
– По меньшей мере полдюжины раз, с тех пор, как Мэйнарды приехали сюда в апреле, они приглашали меня к себе поужинать. Последний раз это было в пятницу вечером, неделю назад, седьмого мая. Когда Мэдж позвонила, чтобы пригласить меня, она сказала: «Доктор Шелдон, я не знала, что вы женаты; я только что узнала, что вы женаты; почему бы вам не приехать вместе с женой?» Я ничего не сказал, кроме того, что очень жаль, у Аннетт вряд ли получится. Потом я начал думать.
Аннетт… ну, будет неправдой сказать, что она инвалид; ничего такого… Но она мучается от нервов, бедная девочка. Она не выходит со мной на люди, но настаивает, чтобы я ходил, – говорит, что это хорошо для моей работы, как будто мне на это не наплевать! – а потом нервничает, и я тоже нервничаю. Улавливаете мою мысль?
– Не совсем.
– Было бы слишком жестоко прямо так и брякнуть Мэдж: «Если вы не знаете, что моя жена никогда ни к кому не ходит и дома никого не принимает, так что я не могу вернуть ваши приглашения, тогда вы одна-единственная в графстве Чарлстон, кому это неизвестно». Я же не мог вот так взять и плюнуть ей прямо в лицо, как это можно?
Непонятным образом возбужденный, расхаживая по траве, где еще одно жерло пушки-экспоната было водружено на бетонные блоки, Марк Шелдон снял рукавицу и сунул ее в боковой карман брюк.
– Хорошо! – сказал он. – Может быть, я слишком много строю из себя. Но я должен был сказать Мэдж; я должен был сделать так, чтобы она как-то об этом узнала. И я подумал, что будет более гладко, если я намекну об этом старику, а он передаст дальше. Вот и все. Если вы спросите меня, почему я вернулся в Холл вчера вечером во второй раз, я могу только сказать: будь я проклят, если сам знаю.
«Мир слишком строг с нами; раньше или позже…» мы становимся тем или другим. Мне нравились Мэйнарды; мне все еще нравится Мэдж, хотя с ней не так легко разговаривать, как кажется некоторым. Старикан, если вы извините меня за выражение, был определенно со странностями. Почему, например, он ненавидел благотворительность?
– Ненавидел благотворительность?
– Первый раз я поехал к ним на ужин в апреле, после того как они сюда перебрались. Присутствовало еще несколько гостей, как и сейчас на вечеринке, а также я и Валери Хьюрет. Я поддерживал разговор. Теперь, когда он снова возвратился в свой старый дом, я спросил, собирается ли он патронировать мою местную благотворительную организацию. И он переменился в лице. Кроме шуток: он переменился в лице! Придушенным голосом он выпалил самые странные слова, которые я когда-либо слышал за ужином: «Не святая Доротея? Не святая Доротея?» У него дернулась рука, и он опрокинул бокал с вином.
– Дальше? – подтолкнул его доктор Фелл.
– Я ничего никогда не слышал ни про какую святую Доротею и так и заявил. Он мгновенно взял себя в руки и объяснил, что опять витал в облаках, – что, надо честно признаться, он частенько и делал, – и что я его неправильно понял. Кто-то однажды спросил меня, существовал ли в действительности святой Витт, от имени которого болезнь хорея получила название «пляска святого Витта». Так оно и было, я потом посмотрел в словаре. Но я не имею ни малейшего понятия о святой Доротее. Может быть, это не то, что он сказал; за столом вообще никто ничего не понял. И это все, что я могу вам рассказать, даже если это совсем не важно. А теперь, боюсь, мне пора идти. Мои самые искренние соболезнования мисс Мэйнард; всем остальным всего наилучшего и желаю хорошо провести время.