Тёмная Вестница
Шрифт:
3-5
Распаковывать багаж желания не было, так что я быстро навела красоту, используя те вещи, которые были в ручной клади, и пошла в деканат, проведать свою подружку Рину, которая там работала секретаршей, заодно занести документы.
На улице стояла такая жара, что я благословила отсутствие чулок, всё равно никто не обратил на это внимания. Местные вообще ходили практически голыми, с открытыми руками, ногами и животом, их это совершенно не смущало, некоторые даже носили украшения на голой талии или в пупке.
«Видела бы мама – пришла бы в ужас.»
На Грани Эль даже проститутка не стала
«Как говорил тот охранник на вокзале, "только из-под земли выползли, уже паспорт получили".
Никогда не будет равенства между эльфами и маложивущими, они могут врать в Кодексе Содружества сколько угодно, Содружество – временно, а эльфы – вечны, они всегда будут смотреть на иные расы свысока.»
Мне не хотелось быть снобом, но я постоянно себя им ощущала, и не была уверена, нужно ли с этим бороться.
«Пройдёт лет пятьдесят – узнаю.»
На мне были «серьги», но местный Камень Понимания переводил это слово неточно – в древнем эльфийском было несколько десятков слов для обозначения украшений, носящихся на ушах, и все они относились к изделиям, не подразумевающим дырку в теле. Когда Совет Альянса решил разработать упрощённый эльфийский для общения на межмировом уровне, они заимствовали слово для серёг, носящихся в дырке, из языка одного древнего племени тёмных эльфов, в котором практиковалось рабовладение, у них бирками, крепящимися к коже, маркировали рабов и преступников, так что слово получилось с душком. И вот, спустя каких-то двести лет, по улицам посреди бела дня ходят подростки, длинные эльфийские уши которых прямо-таки прострочены рядами дырок с украшениями всех форм и размеров.
«Если я такое с собой сделаю, домой могу не возвращаться.»
На самом деле, не особенно и хотелось. Я пыталась любить свой дом, осознанно ища в нём что-то родное, и мне это годами удавалось, но сейчас, после нашествия красных бирок, я вдруг осознала, что всё то, что я в своём доме любила, можно оттуда унести.
«Или увести под уздцы.»
Мой Юриэльфейн, мой антикварный письменный стол, моё любимое кресло с лампой для чтения, мой белый рояль – всё больше не моё. Эта власть над вещами оказалась такой хрупкой, что пугала ощущением уходящей из-под ног земли, как будто палуба большого и надёжного корабля, попавшего в шторм, вдруг встаёт дыбом, давая понять, что для бушующей стихии этот корабль – жалкая щепка, океан может спрятать в себе таких тысячи, уже прятал, и спрячет ещё, может быть, прямо сейчас. И ты ничего не можешь сделать, у тебя нет над этим власти и нет сил спасти даже себя.
«Наставницы советовали в такие моменты молиться. А я мысленно уточняла, что молитвы Создателю не нужны, они нужны молящемуся – это самообман, позволяющий защитить свою психику от тёмной бездны осознания собственного бессилия.»
Моя бездна жила во мне с того момента, как я увидела лужу лошадиной крови на заднем дворе, где-то в глубине души я всё ещё ползала по земле и пыталась влить эту кровь обратно. Этот ужас не получалось закрыть и забыть, он отступал изредка, под давлением важной работы, захватывающей книги или обаятельного собеседника, но где-то на периферии сознания он маячил всегда, и восставал оттуда во всю мощь, стоило мне хотя бы на минуту перестать занимать себя мыслями о более насущных вещах. Вот и сейчас...
«Думай о насущном, Лейа.»
Я отвела глаза от затылка идущей впереди девушки с проколотыми ушами, стала смотреть на разлапистые каштаны и коренастую полугномку в оранжевом жилете городских служб, которая эти каштаны белила, что-то весело насвистывая. Женщина орудовала щёткой с энергией маленькой рабочей лошадки, способной таскать телеги с утра до ночи, медленно, зато вприпрыжку, на неё было приятно смотреть. Ряд каштанов тянулся вдоль проспекта, от бульвара Поэтов до Академической улицы, побеленных было десятка три, они выглядели свежими и нарядными. На остальных побелка была прошлогодней, тусклой, женщина со щёткой как будто омолаживала их и приодевала, один за другим, было в этом что-то бесконечно мудрое.
«Просто действуй правильно в каждом отдельном случае, и в итоге получишь красиво прожитую жизнь... Нет, не так – "красивая жизнь" на древнем эльфийском означала жизнь творческую, наполненную счастьем созидания, а на упрощённом эта фраза больше относилась к красоте внешней, связанной с яркими событиями, одеждой и украшениями... Чёрт, я опять скатилась к этой теме! Проклятые украшения.»
??????????????????????????
Я пыталась смотреть на каштаны, на клумбы, куда угодно – ничего не получалось, эта тема волновала меня, внутри древней пыткой капало на макушку, как из клепсидры – два месяца, день за днём, минута за минутой... Они пройдут и всё кончится.
«И я пополню статистику самоубийств в пансионе. Надо придумать предсмертную записку, что-нибудь драматичное. Кого обвинять? "Джи-Транс", точно, пусть мою записку опубликуют во всех газетах Содружества, и проклятый "Джи-Транс" терпит репутационные потери. Отличный план, назовём его "План Б". Но для начала всё же займёмся "Планом А", нельзя же сдаваться без боя.»
Я как раз дошла до здания административного корпуса, свернула в нужный коридор и постучала к своей подружке, уже предвкушая терпкий чёрный чай, отлично подходящий к моей медовой пахлаве. И первым, что я услышала, было:
– Лейли, привет! У твоей семьи финансовые проблемы?
Я стояла на пороге, дышала и представляла море, бескрайнее безмятежное море, в котором я топлю всех кудрявых полугномок, не обладающих даже зачатками воспитания.
«Я вроде бы привыкла за первый курс, не раз же сталкивалась, и не два, и не десять, так почему же каждый раз как пыльным мешком по темечку...»
– Привет, – я улыбнулась так, что Рина подавилась следующим вопросом и быстро стрельнула глазами по комнате и дверям, убеждаясь, что мы здесь одни и никто не слышит. Её лицо отразило превосходную степень раскаяния, она указала глазами на бумаги на столе и шепнула: