Темнейджеры – 2. Питер, прощай!
Шрифт:
– Смешно звучит.
– Ничего смешного. Там уже лес начинается.
– Любишь гулять по лесу? Я же говорю, ты странный.
Я не спорил. Всё было именно так.
Правда, в тех местах, где я жил прошлым летом, лес был особенным. И его обитатели тоже. Некоторых я вспоминал с содроганием. Зато других… да, по другим я скучал.
– О чём ты думаешь? – спросила Лиза.
Она не умела читать мои мысли, как это умела Майя. Поэтому я мог придумать для неё всё, что угодно – конечно, что-нибудь хорошее, что всегда говорят девочкам. Но я не стал врать. И сказал печальную правду:
– Я думаю
Она очень удивилась:
– Тебе здесь не нравится? A что так? Мне вот сразу зашло. Я всего три месяца назад приехала, а мне уже всё нравится…
Она говорила еще что-то, я не слушал. Когда я произнёс вслух, что я идиот и что я зря вернулся, – вот тут-то меня и перемкнуло. Как будто раньше я не задумывался об этом, а понял только сейчас.
Нет, я не скучал по Чёрному Лесу. Я всегда любил свой город и свой дом, пусть он и был не очень-то моим. Город остался прежним, и дом тоже, а вот я изменился навсегда.
Пустой автобус весело катился по Приморскому, и по левому борту уже виднелся залив и хрустальная башня Лахта-центра с газпромовскими офисами. Башня была похожа на гигантский волчий хвост из русской сказки – тот самый, что по лайфхаку от одной вредной лисицы вмёрз в лёд, а потом и вовсе оторвался.
– Ты чего не отвечаешь? – Лиза толкнула меня локтем. – Серёж… не надо меня пугать, пожалуйста.
Она снова взяла меня за руку своими холодными пальцами, но уже не отпустила. Будто слушала мой пульс. Уж не знаю, что она там услышала. Моё сердце билось не чаще, чем обычно.
– Прости, – сказал я. – Немного отвлёкся.
Мы проехали еще несколько остановок и вышли, немного не доехав до Лисьего Носа, а автобус отправился обратно.
Я знал эти места. Чахлые деревья вдоль шоссе имели унылый вид. Но если перейти через железную дорогу, постараться не влипнуть в болото и добраться до леса, то можно было на пару секунд представить, что ты в заповеднике у деда. Здешние сосны еще помнили времена, когда они росли здесь одни, на весёлых песчаных холмах, а на горизонте не поднимались там и тут одинаковые многоэтажки. Иногда я приезжал сюда один – просто так, побродить и поскучать. Зимой как-то раз даже встретил настоящую лисицу. Она кинулась от меня бежать, помахав на прощанье пушистым хвостищем, будто заметала следы. Или просто хотела поиграть?
Но теперь я был не один. До сих пор я не понимал, как так получилось, но это было забавно.
Мы свернули с обочины и осторожно перебрались через рельсы. Вокруг запахло болотом, под ногами захлюпало. Лиза схватилась за мой рукав. Я посмотрел на неё с усмешкой. И неожиданно для себя сказал:
– Я знаю тут одну заброшку. Пойдешь со мной?
Было бы логично спросить, что мы будем там делать. Но она не спросила. Если б я был её папашей, я бы прочитал ей пару лекций о том, как не надо вести себя с мальчишками.
Хотя, если честно, сегодня я чувствовал себя просто старшим братом. У меня-то не было младших, а иногда очень хотелось, чтоб кто-нибудь был.
– Там не опасно, – всё же сказал я. – Если залезть на крышу, оттуда видно море. И город. Фотки будут замечательные.
– Не люблю селфи, – отозвалась эта Лиза.
– Странно. Я тоже.
Тогда зачем ты сам туда идёшь, – мог бы спросить я. Но не спросил.
Как я и обещал, заброшенный дом из серого кирпича был довольно высоким – восемь этажей, да еще с непонятной квадратной башенкой наверху. Было совершенно неясно, зачем этот дом выстроили посреди леса, да ещё и окружили бетонным забором. Этот забор был до сих пор опутан поверху колючей проволокой. Режим секретности изрядно подпортили разноцветные граффити – да и те выцветшие, неактуальные: скорее всего, художники давно выросли и потеряли интерес к творчеству. Сразу две или три бетонных секции и вовсе рассыпались в труху, так что во двор можно было войти без затруднений.
Так мы и сделали.
Я огляделся. Территория выглядела всё так же мерзко, даже еще гаже, чем зимой. Снег сошёл, и вся здешняя красота стала доступна взгляду. На раскисшей земле валялись обломки досок и бетонных столбов, из которых торчали ржавые прутья. Впрочем, по разбитой асфальтовой дорожке можно было пройти к самому зданию. Двери главного подъезда были гостеприимно распахнуты.
Я незаметно взглянул на Лизу. Она казалась совершенно спокойной. Не трогалась с места, прислушивалась и ждала моих указаний. Я подумал, что из неё получился бы неплохой напарник… если бы мне когда-нибудь понадобились напарники.
– Пошли на крышу? – предложил я. – Но предупреждаю: там внутри всё разломано. И воняет.
– Я бывала на заброшках. Ничего страшного. Конечно, если там людей нет. Люди всё портят.
– Никого там нет, – сказал я. – Даже крыс. Разве что какой-нибудь мертвый бомж завалялся с зимы.
– Живые страшнее мёртвых.
Я вздрогнул. Но оценил.
Мы вошли в подъезд. Там пахло сыростью и плесенью. Моё обоняние привычно обострилось, как всегда бывало в темноте. Сказать по правде, мне не нужен был даже фонарик, но Лиза без лишних слов достала телефон и осветила нам дорогу. Узкие лестницы были ещё проходимы, хотя и завалены каким-то мусором и битым стеклом. Даже перила кое-где остались – там, где их не удалось отломать и сдать на металл. Корявые надписи на стенах, наверно, что-то означали, но читать их было лень.
Так мы преодолели несколько пролётов. Пустые коридоры на этажах выглядели таинственно, но уже знал, что делать там нечего. Я хотел погулять по крыше, под открытым небом. Зачем? Трудно объяснить. Там, наверху, я чувствовал себя свободным. Городские кварталы казались мне хитроумными ловушками. Под землёй мне и вовсе становилось не по себе. Я помнил, что мне рассказывал мой дед Герман о старых шахтах Чернолесья. По этой причине я старался как можно реже ездить на метро.
Хорошо ещё, тетя Элла об этом не знала, а то бы точно вызвала ко мне подросткового психолога, как к моей кузине Веронике.
Какая глупость.
Взбираться по этой трэшевой лестнице на восьмой этаж было не очень-то приятно, но Лиза не жаловалась. Наконец мы добрались до самого верха и оказались в небольшой квадратной башенке с парой окон, похожих на бойницы. Странно: стёкла и рамы в них остались целыми, только рассохлись от времени. Облезлая деревянная дверь висела на одной петле. За ней открывался выход на крышу. Я толкнул ее ногой, и зря. Петля коротко пискнула и обломилась. Дверь грохнулась на пол в двух сантиметрах от моей ноги, подняв облако цементной пыли.