Темное дело (сборник)
Шрифт:
— Как поживает Павел Степанович? — спросил я зачем-то.
Она снова на меня посмотрела, как бы оценивая, насколько я искренен. Не знаю, что там она высмотрела, но ответила без грубостей:
— Спасибо, нормально. А вы что, до сих пор с ним не виделись?
— Нет.
Дело в том, что заболел я пару дней назад, а она, видимо, вышла в свой декрет вчера или сегодня. Быстро у них дела делаются.
— Хорошо поживает, — отвечала Галочка. — Все время о вас спрашивает.
Наверное, я и в самом деле серьезно
— И что он обо мне спрашивает?! — польщенно спросил я.
Так же спокойно она ответила:
— Он спрашивает, когда, наконец, Григорий Лапшин получит Пулитцеровскую премию за свои шедевральные опусы?
Это было грубо, но, наверное, только поэтому я и догадался, что надо мной элементарно насмехаются, причем самым наглым образом. Будь я в форме, я бы давно догадался, что в доме Павла Степановича и Галочки мое имя если и упоминается, то только в матерном контексте.
— Это очень просто, — объяснил я ей. — Сразу после того, как ваш муж, то есть мой шеф, получит звание самого молодого дедушки всех времен и народов.
Галочка сжалась, и я выругал себя — мысленно, естественно. Огромная разница в возрасте — это их личное дело, и нехорошо бить ниже пояса. Вот никогда ты не сдержишься: зачем тебе понадобилось обижать этих людей, а, Лапшин?
Она первая начала, оправдывался я перед самим собой. И вообще я болею, имею право на слабость.
Не имеешь ты такого права, Лапшин.
Как бы там ни было, нужно выходить из неловкого положения.
— Я хотел сказать, — поспешил я оправдаться перед Галочкой, — Что Павел Степанович — мужик что надо, и я ему даже где-то завидую.
Боже, что за чушь ты несешь, Лапшин.
— Я даже горжусь, что он мой начальник.
Остановись, остановись, Лапшин, еще немного, и тебя вообще перестанут воспринимать.
Так и оказалось. Галочка посмотрела на меня взглядом императрицы и отвернулась, уже, подозреваю, навсегда. Никто никогда не поверит, что Лапшин способен всерьез произносить подобные слова. Как говорят, сначала ты работаешь на авторитет, а потом авторитет работает на тебя. Поздравляю, Лапшин, тебя с твоим авторитетом.
Спасибо. В любом случае мне пора выходить. Следующая станция — Китай-город. Слава Богу. Прощайте, Галочка. Свидимся.
Я поднимался на эскалаторе и никак не мог отдышаться. Щеки мои горели, и я думаю, что не в болезни было дело. Чувство стыда мне тоже знакомо. Хотя, по большому счету, и непривычно.
Что это Галочка из головы моей не идет? Что это за ненужные эмоции, типа проснувшейся совести?
Старею, не иначе.
На встречи Сюткин не опаздывает никогда. Как он сам про себя говорит, — или приходит вовремя, или не приходит вообще. Мне это нравится.
Он стоял у первого вагона, закрывшись известной мне «Российской молодежной газетой». Что такого интересного он хочет там вычитать? Я болею и не работаю, а больше там читать нечего.
Я подошел поближе и пальцем проделал в газетном листе дыру.
— Салют!
Он медленно сложил газету и внимательно посмотрел на меня.
— М-да, — сказал он, скептически поджимая губы. — Давно из крематория?
— Неужели так плохо выгляжу? — спросил я.
— Под венец я бы с тобой не пошел, — сообщил он.
— Аналогично.
— Краше в гроб кладут.
— Спасибо.
— Но надежда есть.
— В самом деле?
— Слабая.
— Хоть что-то…
— Я бы сказал, очень слабая.
— Лучше, чем ничего.
— Я бы даже сказал, почти что ничего, — такая она слабая, еле проглядывается.
— Слушай, Сюткин, — сказал я ему. — Мы что, так и будет будем здесь стоять? Где там твой восточный целитель?
— Должен же я тебя сначала приободрить, — возразил он.
— Считай, что уже. Мы идем?
Он кивнул.
— Пошли.
Почему я все так подробно рассказываю? Какое вам дело до того, как я доехал до этой станции, кого встретил, что говорил мне этот изверг с эстрадной фамилией Сюткин? Все просто. На самом деле я пытаюсь донести до вас свое состояние, и если у вас до сих пор не раскалывается от боли голова и не разрывается от жалости душа, значит вы недостаточно гуманны и в детстве мучили кошек, привязывая к их хвостам консервные банки. И не стоит на меня обижаться — вспомните, как обошелся я с Галочкой.
И вот теперь, если вы почувствовали мою головную боль как свою, оцените тот факт, что как только Шавкат пожал мне руку и посмотрел в глаза, я физически почувствовал, как перестают прокладывать в моем носу свои русла всякие сопливые течения. А головная боль стала уменьшаться с такой катастрофической быстротой, что в первые мгновения я испугался, что она вообще куда-то исчезла — человек быстро ко всему привыкает, и я уже серьезно побаивался, что голова моя вообще никогда не перестанет болеть. А она возьми — и перестань.
И он ведь ничего, по существу, не делал. Просто пожал руку и посмотрел в глаза. Ни за что бы не поверил, если бы кто-то рассказал. Ерунда какая-то.
Сам Шавкат так все объяснил:
— Костя мне уже все рассказал по телефону, — приглашая рукой присаживаться, проговорил он и сам сел. — Мне захотелось вас ошеломить с первой же минуты. Поэтому я собрался, сконцентрировал свою энергию, и, когда вы вошли, дал вам мощный посыл. Вот и весь секрет.
Это просто смешно. Сидит известный журналист-аналитик, эпатажник и фрондер в одном лице (это я) и серьезно слушает городского шамана. И не улыбается, не качает иронично головой. Что делается, а?