Темное прошлое человека будущего
Шрифт:
– Вот как… Это она Некрича готовить научила?
– Нет, готовить он научился у бабушки, а у тетки – на пианино играть.
– А про деда он тебе что говорил?
– Про деда-белоэмигранта? Как он в Париже таксистом работал и стихи писал про свою тоску о России.
– Нет, про того, который был самым красивым помощником самого красивого присяжного поверенного.
– Так это он и был. Он после революции эмигрировал с белогвардейцами. Некрич мне даже стихи его читал, я так любила, когда он стихи читает, он красиво это делал, с выражением, жаль, что я их плохо запоминаю. Как там…- Она почесала нос, вспоминая: – Моя любовь к тебе сейчас… ребенок… или зверенок… В общем, что-то маленькое,
– Слоненок,- подсказал я, с трудом скрывая ликование от того, что наконец-то поймал Некрича на лжи.
– Верно, слоненок, а потом он становится настоящим мамонтом и топчет все вокруг, как Некрич в припадке ревности. Идем, пора. Ирина вручила мне сумку, набитую вещами. Уже в прихожей, подумав о том, что я сюда, может быть, никогда больше не попаду, я сказал ей:
– Ты знаешь, что Некрич собрался продать квартиру?
– Правда? – Ирина остановилась на пороге.- А кому?
– Какому-то коллекционеру, который вместе со всей мебелью хочет купить.
Мы стояли у раскрытой двери на лестничную клетку, и все пустые темные комнаты прислушивались к разговору о своей будущей судьбе.
– Значит, все-таки наконец решился… Даже покупателя нашел… Ирина закрывала дверь медленно, очевидно, как и я, вспоминая, чтоЂ она могла забыть в квартире, куда уже не вернется.
Щелкнул замок, и я взвалил на плечо ее тяжелую сумку, стараясь не думать, чьими вещами она набита – на самом деле Ириниными или вовсе не ее.
Через день она зашла ко мне, точнее, заскочила, всего на пару часов. Мы торопились, она все время смотрела на часы, потом про них забыла и, конечно, пропустила момент, когда нужно было уходить. Одевалась в страшной спешке и панике, не глядя на меня, обо мне вспомнила в последнюю минуту, когда уже намазала губы помадой, поэтому поцеловала у двери осторожно, едва коснувшись.
В следующий ее визит, еще через два дня, времени было больше, можно было расслабиться и забыть о нем, но ощущение спешки сохранялось все равно, Ирина несла его в себе, и, даже когда лежала неподвижно с закрытыми глазами, казалось, что она подсчитывает, как ей везде успеть. Она вносила с собой ускорение времени и в мою жизнь, с ее приходом стрелки на часах начинали бежать наперегонки и снова замедлялись лишь после того, как за ней закрывалась входная дверь. Провожая ее, я не спрашивал, придет ли она снова,- то, что она давала мне, пока задернутые на окне занавески впитывали вполне уже весеннее солнце, было настолько щедрым и избыточным, казалось мне настолько ничем не заслуженным, точно меня по ошибке приняли за другого, и если я буду на чем-то настаивать, например, стремиться точно договориться о следующей встрече, то ошибка может быть замечена и исправлена. Пусть уж лучше все остается неясным, пусть она вечно торопится и возникает у меня в промежутках между другими делами , пусть я понятия не имею, что это за дела,- возможно, благодаря этому недоразумение, вызывающее ее появления, продлится дольше.
Чем меньше мы друг о друге знаем, тем меньше у нас причин, чтобы не встретиться вновь. Я старался не спрашивать у нее лишнего, мне и так было известно о ней от Некрича гораздо больше, чем нужно. Ирина сама рассказала, что Гурий то и дело не ночует дома, пропадая где-то с друзьями, и я решил удовлетвориться начерно объяснением, что она приходит ко мне ему в отместку.
Одеваясь, она натянула колготки на одну ногу и задумалась, забыв о другой. У нее часто случались минуты такой короткой задумчивости, когда какая-то мысль потрясала ее настолько, что она полностью выпадала из окружающего. Ее ни на секунду не прекращающаяся внутренняя спешка, спешка неоконченных мыслей и меняющихся настроений, время от времени парализовывала ее, заставляя застывать неподвижно, целиком уйдя в себя. Обтянутая черными нейлоновыми колготками нога принадлежала взрослой двадцатисемилетней женщине, а у голой ноги была детская коленка, детская ступня и голубоватый синяк на бедре, она выглядела так, точно ее обладательнице лет пятнадцать. Обернувшись на меня, Ирина заметила, что я улыбаюсь.
– Почему ты надо мной все время смеешься?
– Ты так красива, что мне ничего другого не остается.
Она задумалась еще на пару минут. Потом спохватилась, что, как всегда, опаздывает, выходя второпях из комнаты, задела локтем за дверную ручку и, сморщившись от боли и обиды, пнула в ответ ни в чем не повинную дверь.
После ее ухода я начинал воображать, как она ловит такси или садится в метро, и думал об опасностях, угрожающих ей на пути.
По маршруту ее следования сталкивались легковые и грузовые автомашины, завывали сирены "скорой помощи", пьяные в стельку водители давили всех подряд, рушились эскалаторы метро, загорались вагоны, и ее силуэт исчезал в сплошном дыму, застилающем пространство воображения. Едва выйдя из моего подъезда, Ирина становилась магнитом для всех гибельных случайностей, нависающих над жизнью в этом чудовищном городе.
Перемещаясь по нему движущейся мишенью для разрушительных сил случая, она пробуждала их к действию. В газете я от начала до конца прочитывал подвал происшествий: грузовик врезался в автобус, четверо погибли, жертвами бандитской перестрелки стали пятеро прохожих, двое убиты, трое ранены, в мусорном баке обнаружена седьмая по счету жертва маньяка, нападающего на женщин в сапогах на высоком каблуке (как раз таких, как у
Ирины), упавшая с крыши сосулька положила конец жизни проходившей внизу девяностолетней старушки. Начитавшись газет, я ложился спать, и, как только закрывал глаза, ее лицо и тело возникали передо мной в темноте с такой неизбежностью, точно были выжжены на внутренней стороне век.
Днем я обнаружил ее заначку – заткнутую за идущий вдоль дверного косяка электрический провод сигарету на случай, если нечего будет курить. Для меня она была единственным знаком того, что
Ирина появится у меня снова. И она действительно звонила и приходила как ни в чем не бывало. У случая были грубые механизмы наводки, действуя вслепую, он попадал по невиновным, а Ирина оставалась невредимой. Я открывал ей дверь и пытался еще в прихожей содрать с нее всю одежду разом, а полчаса спустя, когда она молча лежала рядом, с рассеянным любопытством меня изучая, вспоминал хронику происшествий и мысленно подсчитывал: четыре, два, семь, одна… четырнадцать погибших на ее счету.
Поздно вечером раздался звонок в дверь. Некрич стоял на пороге, переминаясь с ноги на ногу, точно хотел в туалет. Он выглядел помолодевшим на десять лет, потому что ни усов, ни бородки на его лице не было. Голый рот, уменьшившийся, как мне показалось, в размерах, осторожно улыбался, словно стесняясь себя в открывшейся пустоте.
– Можно? – неуверенно спросил Некрич, как будто я мог бы его не пустить, а потом еще страннее: – Тебе никто не звонил пока насчет меня?
– Кто должен был звонить?
– Да так… разные… Позвонят, отвечай, что давно меня не видел и знать не знаешь, где я.
– Что-нибудь случилось?
– Случилось? Случилось…
Часы на кухне пробили девять. Некрич взглянул на свои наручные и стал переводить стрелки.
– У тебя часы точные?
– Всегда были точными, можем включить радио, проверить.
– Это хорошо, что точные… А у меня спешат на пятнадцать минут.
Это чудесно…- Его осторожная улыбка расширилась.- Значит, мне на четверть часа дольше жить осталось.