Темное прошлое человека будущего
Шрифт:
– Меня тетка научила, тетя Ксения, сестра матери, вон ее фотография.- Некрич показал на снимок неподалеку от помощника присяжного поверенного.- Она была кулинаром от Бога, но своей семьи не завела, хотя была интересной и пользовалась успехом – не красавица, но, что называется, пикантная,- поэтому, чтобы талант даром не пропадал, готовила для нас. Тетка была в юности лемешисткой, ездила за
Лемешевым из города в город, на всех концертах сидела в первом ряду. Он пел.- Некрич расправил плечи, и, отведя в сторону руку, пропел неожиданно хорошо поставленным тенором: "Куда, куда вы удалились, весны моей златые дни?" – а она смотрела на него и
Лемешева. Хотя человек она была тишайший, а какие делала запеканки, зразы, форшмак, муссы… Я был в нашей семье ее любимцем, и специально для меня она гоголь-моголь взбивала.
После того как она умерла, я ни у кого больше таких вареников с черносливом не ел! В последние годы она сильно располнела, но все равно казалась мне все мое детство красивее всех, даже красивее матери. Она была похожа на вас, Катя! И всегда, когда готовила, пела над плитой что-нибудь из лемешевского репертуара, вроде: "Мчится тройка почтова-а-я…"
Катя смотрела на Некрича, как, вероятно, его тетка на Лемешева.
Выпили водки, и на ее лице проступил неравномерный нежный румянец, а на лбу блестящий пот.
– Можно мне сесть в кресло? – спросила она, наевшись и осмелев.
В кожаном кресле Катя, поерзав, устроилась с ногами, поджав их под себя, и положила голову щекой на высокий подлокотник, так, что сплюснутая щека прижалась к носу.
– А это ваша мама? – спросила продолжавшая изучать фотографии
Жанна про женщину в широкополой панаме с бахромой, снятую на фоне гор.
– Да, это она в турпоходе в Крыму, там, если присмотреться, можно у нее за спиной Ласточкино Гнездо разглядеть. Ее тоже уже нет. Никого больше нет – мамы, тетки Ксении, бабушки,- один я остался. В детстве, если на родителей обижался, я хотел обычно умереть им назло, но так, чтобы потом посмотреть, как они запоют, увидев, что я умер. Я взял у соседа книжку почитать про упражнения йогов, год, наверное, по ней тренировался и выучился так дыхание задерживать, что меня от мертвого было не отличить, когда я не дыша лежал. А еще я умею глаза закатывать, смотрите. Некрич закрыл глаза, а когда открыл, взглядом мраморной статуи на нас глядели слепые белки без зрачков.
– И вот, когда мне родители в очередной раз чем-то досадили, а они все время меня обижали, потому что всерьез не принимали, пообещают что-нибудь и забудут, в тот раз, кажется, в зоопарк со мной не пошли, предатели, я лег, положил рядом ядовитый порошок от тараканов, затаил дыхание и стал ждать, кто меня первым найдет…
Белые глаза без зрачков смотрели на каждого из нас и ни на кого в отдельности. Было похоже, будто Некрича вдруг подменили на его говорящую мумию. Выдержать этот неживой взгляд было невозможно.
Я взял чайную ложку, чтобы размешать сахар в чашке, но, встретившись глазами с Некричем, почувствовал невыносимое напряжение над переносицей между бровями и, сразу забыв, для чего у меня в руке ложка, опустил ее в бокал с вином. Катя зашевелилась в кресле и подтянула колени к подбородку, точно хотела спрятаться за своими ногами. Жанна некоторое время глядела на Некрича в упор, а затем, отвернувшись, неуверенно провела пальцем по бровям и дальше вниз по щеке, словно внезапно забыла очертания своего лица и старалась вспомнить их на ощупь…
– Когда мама вошла в комнату, она порошка от тараканов сначала не разглядела и подумала, наверное, что я сплю. Тогда я веки приподнял, чтобы заметно стало, что у меня зрачков нет. Она увидела, схватила меня за руку, давай трясти, а я лежу и не дышу. Она рот открыла, хочет закричать и не может, точно подавилась. Я это ее лицо с открытым ртом на всю жизнь запомнил.
Тут мне ее так жалко сделалось, что я не выдержал.- Некрич положил ладони на глаза, а когда отнял, зрачки снова вернулись на свое место и нас всех словно размагнитило.- Я заплакал, и сразу стало ясно, что я живой. Мама потом долго еще в себя не могла прийти, а бабушка все повторяла: "Как ты мог?! Как ты только мог так нервировать мать!" И вот теперь, когда ни мамы, ни бабушки уже нет в живых и многих других родственников тоже, я иногда думаю, может быть, они не умерли насовсем, может, они просто притворились, как я тогда, чтобы посмотреть, как я себя поведу?
Может, они смотрят сейчас на нас?
Катя поежилась в кресле и обернулась назад. Полутемная комната наполнилась отчетливым запахом валерьянки, и я увидел, как в двери вплыла высокая коротко стриженная старуха в брюках клеш, напомнившая мне ту, что заснула рядом со мной на "Хованщине".
Это была, без сомнения, бабушка-костюмер. Оказавшись у стола, она налила себе рюмку водки, опрокинула ее одним махом, сморщилась, сухо закашлялась (Жанна и Некрич поискали тревожными глазами, откуда донесся кашель, и, переглянувшись, подумали друг на друга), метнула ревнивый взгляд на Катю, чмокнула Некрича в щеку, забрала себе несколько сигарет из его пачки, потом отошла на пару шагов, обернулась еще раз полюбоваться им, сердито хрумкнула взятым со стола огурцом и исчезла. Некрич в задумчивости как бы случайно провел рукой по щеке, стирая след оранжевой помады , налил себе и выпил.
– А теперь и жена ушла,- вздохнув, сказал он, обращаясь в основном к Кате.- Совсем никого не осталось. Нет, вы не знаете, вы даже вообразить себе не можете, что это значит – быть совершенно одному! Кажется, что если вдруг умрешь, то даже и не заметишь. Я иногда вечерами хожу по квартире, свет не зажигая, хватает и того, что с улицы падает, из конца в конец хожу, хожу… Я уже наизусть знаю, какая паркетина как скрипит. Старый паркет – он скрипучий. И так хочется, чтобы рядом был кто-то . .. кто-то надежный, свой, простой, ясный… Кто-то сильный, жизнерадостный, уверенный в себе. Такая женщина, с которой не страшно глядеть в завтрашний день… Хотите еще печени?
Катя смотрела на Некрича поверх своих крупных коленей так пристально, что даже не расслышала вопроса. Похоже, она вообще не стремилась вникать в отдельные слова, улавливая лишь общий смысл и то, что все они обращены к ней. Она давно уже отчаялась понять из слов Некрича, шутит он над ней или нет, обманывает или говорит правду. Усилие понимания сдвинуло Катины густые брови и целиком сосредоточилось во взгляде, направленном на рот Некрича, словно по движению губ она пыталась прочесть скрытое значение его речи. Звук его голоса только мешал ей, если б могла, она бы его отключила. Стремительно, точно в него вселился дух помощника присяжного поверенного, Некрич встал из-за стола, обогнул его и с полной тарелкой присел на подлокотник Катиного кресла. Катя скорчила гримасу, завернув к носу верхнюю губу, и сказала низким грудным голосом: "Не-е , я уже так налопалась, что сейчас по швам тресну". Некрич отставил тарелку и, поудобнее устроившись на подлокотнике, закинув ногу на ногу, продолжал говорить, теперь уже только для