Темное разделение
Шрифт:
С другой стороны комнаты Анжелика спросила:
— Можно посмотреть, что ты делаешь, или ты хочешь еще подержать это у себя?
— Ничего, если я пока подержу это у себя? — ответила Симона несколько резко, поскольку она не любила показывать свою работу в начале нового проекта.
— О'кей, — сказала Анжелика беззаботно. — Посмотри, не очень вульгарно, если не застегивать две пуговицы, или лучше одну застегнуть?
— Повернись, я посмотрю — да, две как-то… я бы оставила одну.
— Я тоже так думаю. — Анжелика застегнула одну из непослушных пуговиц и стала искать серьги в ящике своего стола.
— Куда ты идешь сегодня? А, в это место на Ганновер-стрит?
— Да, там очень даже неплохо. Но ты знаешь, я по-прежнему думаю, что именно тобой Гарри очень заинтересовался. Вы так долго разговаривали на открытии, разве нет?
— Просто о делах. — Симона скорее согласилась бы пройти казнь четвертованием, чем показать, что она также подумала, что Гарри Фитцглен интересуется ею. — Я не очень-то соответствовала обстановке и, если хочешь правду, не думаю, что справилась бы с ним. Он вызывает у меня какое-то тревожное чувство.
— Боже мой, не нужно никого бояться. А вот что действительно нужно — это немного стильности.
Анжелике легко так говорить. Она была отвратительно богата и, несмотря на скандалы и огромный круг знакомств, была неотразимо привлекательной, а ее шарма и стиля хватило бы на целый полк. Кроме того, Анжелике вряд ли приходилось иметь дело с темными и мрачными секретами, судя по тому, как она сообщала всем и каждому, что ее жизнь была открытой книгой, которую каждый мог прочесть.
Но никто не знал, что написано в душе у Симоны и того, что она сделала, и в этом была трудность при сближении с людьми, точнее, с мужчинами. Если сблизиться с мужчиной, можно расслабиться и выдать себя. Можно сделать это случайно, и понимание совершенной ошибки придет слишком поздно, а можно сделать это сознательно, желая рассказать ему о своей жизни и чувствах. Думая, «если ты любишь меня, тебе все равно, что я сделала или кем я была». До крайности глупо, а возможно, губительно.
Несколько раз, еще в университете, Симона оказывалась в такой ситуации, и ее охватывала паника каждый раз, когда она вдруг оказывалась почти готовой сделать такие губительные признания. Мир был судилищем, и лучше было не доверять никому, вот почему Симона разрывала отношения, если они становились слишком близкими. Ее стали считать холодной и даже чопорной — а один молодой человек обвинил ее в том, что она злоупотребляет своей сексуальной привлекательностью; но хотя эти обвинения были ненавистны, были слова и похуже. Уродец. Убийца.
Поэтому с таким выражением, как будто она ставит все точки над i, она твердо сказала:
— В любом случае я слишком занята, чтобы думать о мужчинах сейчас. Подготовка новой выставки…
— Какой вздор, дорогая, — сказала Анжелика, которую никто никогда не называл холодной и чопорной (и тем более использующей свою сексуальную привлекательность!). — Никто не может быть настолько занят.
Симона поднялась из-за стола, чтобы положить кофе в кофеварку.
— Я думаю, мы можем пригласить твоего журналиста на вторую выставку? — спросила она бесцеремонно. — Для рекламы.
— Он — не мой журналист. — Но кошачья улыбка быстро показалась и исчезла.
— Нет? Следы на спинке твоей кровати — дело жука-точильщика?
— Не знаю о жуках-точильщиках, но я хочу сказать, что этот твой высокомерный взгляд чертовски привлекателен. Как у Сиднея Картона [16] . Он хмуро бредет на эшафот, не заботясь ни о ком, и до него никому нет дела.
— Ты никогда не перестанешь удивлять меня, — сказала Симона, которая на мгновение задумалась о том, кто же такой Сидней Картон, — несмотря на очки в роговой оправе, никто не мог ожидать, что Анжелика ориентируется в произведениях Чарльза Диккенса.
16
Персонаж романа Ч. Диккенса «Повесть о двух городах».
— Да, я не то чтобы любимица мужчин, секс-символ, но нельзя меня назвать и несведущей. Высокомерие хорошо сказывается в постели. Такая энергия.
Симона сказала:
— И знать не хочу.
На этот раз улыбка Анжелики сделала ее похожей на итальянскую мадонну, знающую тайну порока. Она сказала мягко, что есть вещи, о которых ты никому никогда не рассказываешь.
Вещи, о которых никому никогда не рассказываешь…
Такие, как убийство — страшное, непреднамеренное убийство в старом темном доме с жаждущими мести призраками, шепчущимися в углах, и старым колодцем, дышащим вековым зловонием тебе в лицо.
Но ты не можешь убить призрак…
Еще целый месяц после того дня в Мортмэйне Симона внимательно смотрела новости по телевизору и слушала их по радио, потому что, несмотря на то, что сказала мама и, несмотря на второй, их совместный жуткий поход в Мортмэйн, она почти ждала услышать о том, что полиция ищет пропавшего ребенка. Она могла смотреть шестичасовые вечерние новости, если захочет, не велика беда, и мама была даже довольна тем, что она их смотрит. Хорошо быть в курсе событий в мире, даже если многие из них были печальными. Симона не все понимала, хотя кое-что было очень интересно.
Но ничего не сообщалось о пропавшем в Уэльс-Марш ребенке. Не было людей с дрожащими голосами, ищущих свою сестру, или дочь, или племянницу, и не было полицейских запросов или фотографий «Видели ли вы ребенка?». Постепенно она перестала смотреть телевизор каждый день, и понемногу страх отступал.
Но не отступали воспоминания и мысль о том, что умершая Соня продолжала жить в ней, своем близнеце. Она была по-прежнему яркой и часто встревоженной, и Симона все время думала, как это несправедливо, что дети умирают маленькими.
В последний год в школе Слейда [17] она выполнила ряд работ — серию черно-белых фотографий. В них не была передана культура какой-то определенной страны и определенного времени, но каждый снимок вызывал слабое, едва уловимое ощущение ужаса и трагедии, и каждый из них был посвящен судьбе потерянных детей и потерянного детства.
На одной из работ были изображены измученные дети — продавцы спичек — Викторианской эпохи, замерзшие в новогоднюю ночь, но там было легкое наложение современного Сентрепойнта и уголок копии «Биг Ишью» [18] , — а на другом снимке было жутковатое изображение одинокой рождественской ночи — с наполовину украшенной елкой и завернутыми в веселую цветную бумагу подарками, напрасно ожидающими детей. На третьем снимке была пара обуви, в которой их хозяин принужден был до изнеможения плясать по заледенелой земле, в лесу, где ветви деревьев покрыты инеем, и была ли она просто красного цвета или стала красной от крови хозяина — должен был уже определить зритель. Но вместо классических балетных туфель из сказки Андерсена этой парой обуви были современные кроссовки с лейблом дизайнера.
17
Художественное училище при Лондонском университете.
18
Благотворительные фонды.