Темные игры (сборник)
Шрифт:
Звон разбитого стекла; сверху сыплются, чувствительно бьют по плечам и голове всякие безделушки; и боль, резкая боль в боку и плече.
Убью урода… Борис пытается вскочить на ноги резко, рывком и немедленно приступить к расправе – и стонет, едва удержавшись от крика – что-то острое там, внутри, реагирует на каждое движение – пронзает грудь беспощадной болью, тут же отдающейся во всем теле…
По ушам бьет истошный визг Таньки. Борис поднимается – медленно, прижимая ладонь к ребрам. Боится даже глубоко вздохнуть и, только поднявшись, смотрит на Димку и Эдика.
Эдик лежит на спине. Не шевелится. Лица его не видно, лицо закрывает затылок Димки, стоящего над ним на четвереньках. Голова Димки быстро мотается из стороны в сторону. (Чарли, мелькает неуместная мысль, так Чарли, еще щенком, трепал шнурки на ботинках гостей…)
Борис шагает к ним, кривясь от боли и сильно наклонясь направо. И застывает… Нет! Не может быть! Показалось…
Не показалось.
Борис видит это, видит в неестественно ярких красках, как на экране разрегулированного телевизора, – из-под Димкиной головы, снизу, там, где Эдик – далеко в сторону ударяет тугая ярко-алая струя, расплескавшись лужицей по паркету.
Как же… надо скорей… это ведь… спятил… скорую… родители… скорей… заткнись, дура… зачем… спятил, точно спятил…
Мысли Бориса мечутся стремительно, как рикошетящие от стен пули, – осколки, обрывки, обломки мыслей. Но сам он застывает, парализованный нереальностью происходящего. Струя слабеет быстро, но кровавая лужа под головой Эдика растет…
Танька замолкает мгновенно и неожиданно, словно кто-то дернул рубильник воющей сирены, за спиной стук ее каблуков. Борис не оглядывается – когда она смолкла, стали слышны другие звуки – причмокивание на фоне утробно-низкого урчания…
Борис хорошо помнит их – именно с таким звукорядом пожирал своих жертв Мальчик-Вампир в темноте подвала, чердака или кладбища (цензура не пропускала слишком натуральных кровавых сцен в подростковые сериалы).
Борис кричит – бессвязно, высоким голосом:
– Димка-а! Мудак!! Ты… – он осекается, потому что…
…Димка резко мотает головой и кусок чего-то красного отлетает в сторону. С сырым шлепком прилипает к полу.
Взрывной позыв рвоты – в доли секунды она проходит путь от желудка к пытающимся что-то крикнуть губам. Борис корчится, пытаясь согнуться – но зазубренные ножи боли рвут грудь… – и он стоит почти прямо, когда рот наполняетсяя горячей едкой жижей и она, лопнув на губах зловонным пузырем, льется на рубашку и на пол…
Мальчик-Вампир поднимается.
Залитое кровью лицо поворачивается к Борису.
Глаза пусты – ни следа ярости, гнева, ненависти или бешенства.
И это еще страшнее.
Окровавленный рот улыбается. Улыбка похожа на оскал. Рот полуоткрыт и внутри – на зубах, на языке, на деснах – тоже кровь. Борис хрипит, выплевывая остатки рвоты, разворачивается и бежит… нет, ковыляет… Сломанные ребра вновь включают свою мясорубку. Он спешит, сам не понимая куда, лишь бы не видеть эту кровавую маску и то, что лежит на полу…
Прихожая. Танька у дверей.
Она, как ни странно, не впала в безумную панику, застилающую все вокруг и не позволяющую бежать или сопротивляться. Она торопливо, ломая ногти, но вполне осмысленно возится с замками, запирающими входную дверь. Слышит за спиной шаги, вскрикивает коротко и отчаянно. Оборачивается, видит брата и, не теряя времени, вновь хватается за замки.
К Борису при виде сестры возвращается хоть какая-то способность говорить и думать – Танька реальная, настоящая, привычная. Не похожая на двух оставшихся за спиной персонажей фильма ужасов.
– Эдик…. там… Димка его… – он пытается выкрикнуть это, но голос звучит слабо, затравленно; Борис не может набрать полную грудь воздуха и выплевывает короткие полуфразы.
Танька, не слушая его, распахивает дверь – за ней другая, железная… Шаги – в коротком, ведущем в гостиную коридорчике – медленные, шаркающие, но уверенные шаги Мальчика-Вампира. Он никогда не соревновался с преследуемыми в спринте – страх, вяжущий по ногам и рукам страх позволял ему всегда добираться в конце концов до горла визжащих от ужаса жертв…
Ну открывай же… Эдик не запирал, просто захлопнул… быстрей… быстрей же, дура…
Но защелкнувшийся замок с каким-то секретом, или просто Танька не знает, где нажимать и что в какую сторону крутить; она бы разобралась, она бы обязательно разобралась, будь у нее хоть чуть времени – но времени нет.
– В комнату! Запремся, позвоним… – она хватает Бориса за рукав (он оцепенело смотрит на дверь, на несколько миллиметров стали, отделяющих их от свободы) и буквально тащит за собой. Он бежит медленно, еще сильнее кривясь на бок и шипя от боли.
Спальня родителей Эдика. Заперта! Дальше…
Они заскакивают в его комнату, в последнюю по коридору. Дверь довольно прочная, из мореного ореха, и (спасибо Эдику, отстоявшему у родителей святое право на личную жизнь) на ней тоже замочек – немудреный, запирающийся изнутри одним движением латунной шишечки – она поблескивает в сочащемся с улицы свете, искать на ощупь не приходится.
Танька запирается, едва ввалившись в комнату – вовремя – за дверью шаги.
Радоваться рано, преграда хилая – верх двери застеклен. Стекло не сплошное – маленькие, разноцветные, толстые и мутные кусочки в прихотливо извивающемся деревянном переплете – прежнему Димке не преодолеть бы эту преграду, но… припереть чем-нибудь? – она не додумывае эту мысль…
– Свет, дура, свет!!! – задушено, но достаточно громко хрипит брат, и Танька шарит у дверей в поисках выключателя.
Телефон, бля, где у него телефон… Борис знает, что аппарата в комнате нет, но труба, Эдикова труба, ее не разрешали таскать в школу и большую часть времени она болталась здесь…
Специальный держатель на стене, справа от учебного стола, – пуст. Херов раздолбай… Борис лихорадочно сбрасывает со стола кучу наваленной там всячины – бумаги разлетаются по комнате, дорогие игрушки падают и хрустят под ногами – и нет среди них только одной, самой сейчас нужной…