Темные силы
Шрифт:
Отец дьякон с тупым удивлением свысока оглядел Никиту и сердито усмехнулся.
— Я только удивляюсь, господни судья, как это он осмелился утруждать вашу милость?! — пробасил дьякон.
— Меня всякий может утруждать! Для того я здесь и нахожусь… — перебил его судья, роясь в бумагах. — Не в том дело… Не можете ли вот прийти к соглашению.
— Да мне что! Мне нечего с ним соглашаться! — строптиво заговорил отец дьякон. — Я, господин судья, жалею только-с, что связался с ним! Ведь его уж все знают…
— Батюшка! Отец дьякон! А отец
— Господин судья! Не приказывайте ему меня трогать, — обиженным тоном воскликнул дьякон, с сердцем выдергивая свой рукав из рук столяра.
— Оставьте! — строго заметил судья Никите. — Вы говорите, а не трогайте…
— Так вы никаких доказательств представить не можете? — немного погодя спросил судья Никиту.
— Да как же! — начал тот, видимо, смутившись… Чего тут еще доказательства! Отец дьякон сам меня, призвал, да и говорит: «сделай, говорит, шесть рам к покрову дню, говорит, чтобы готовы были шесть рам березовых; мне, говорит, непременно нужно…» А я говорю…
— Да вы уж это рассказывали! — перебил судья, трогая свою цепь. — А еще не имеете ли чего? Нет ли у вас письменного условия, записки какой-нибудь? Нет ли, наконец, свидетелей?
— Гм! Какие тут записки! — с усмешкой возразил, столяр. — Мы и без записей обходимся, с хорошими людьми потому завсегда дело ведем… А свидетели точно что есть! Вот ихняя же работница…
Никита указал на отца дьякона.
— Федора-то? — лаконично вопросил дьякон, вполоборота взглядывая на истца.
— Прозвища-то уж я не упомню… Кажись, что Федора… — ответил тот.
— Федоры, господин судья, в то время и дома-то не было… Вот врет-то! — бойко заговорил ответчик. — Месяц уж, как она отошла от нас… Не знаю, где она теперь и есть-то… В деревню, должно быть, ушла: родные у нее там…
Последние фразы были произнесены самым небрежным, самодовольным тоном, таким, каким обыкновенно говорит ответчик, почувствовавший, что опасность уже миновала: «с нас, мол, как с гуся вода»…
— Да уж это какой свидетель… Знамо дело!.. — насмешливо заметил Никита. — А вот, ваше высокоблагородие, как перед богом: «шесть березовых рам, говорит, сделай к покрову, весной еще, говорит, закажу…» Вот тебе и закажу…
— Грех только один… — проворчал дьякон, отворачиваясь от Никиты.
— Итак, вы никаких новых доказательств не представляете? — спросил судья Никиту голосом, до того невозмутимо-спокойным и ровным, что устами его словно говорил сам бесстрастный, холодный закон.
— Нет у меня больше ничего… что тут… А вот хоть с места не встать!
Никита крестился и смотрел на образ. И не знал он, невежда, что без доказательств, по одному его слову искренному да по божбе, — никакой судья в мире не заставит отца дьякона взять рамы и уплатить за них следуемые деньги.
Через несколько минут
— Теперь, милый человек, уж, значит, шабаш! Теперь уж с ним ничего не поделаешь? — спросил Никита у одного из писцов. (Судья на ту пору вышел закусывать.)
В ответ ему молча только головой кивнули.
Другие тяжущиеся вызывались. Никита хмуро оглянул комнату с пола до потолка и вышел. «Эх вы, рамы мои, рамы! — думалось Никите. — Не спихнуть мне вас с рук…»
А пока Никита судился с отцом дьяконом и призывал в свидетели бога, Андрюша жаловался матери на старуху Спиридоновну.
— Мама! Хоьошо рази она это деает? — говорил внушительно Андрюша. — Ты ушла, а она на меня так посмотьела, да и говоит: что ты, Дюшка-дуак, глазки-то выпучил! Ведь не хоьошо это, мама… Я ведь не Дюшка, а Дюшенька!.. Да, мама?.. И не дуак!
Андрюша, должно заметить, несмотря на грубость и жесткость, яркая печать которых лежала на всех отношениях окружавших его людей, был чрезвычайно впечатлителен и обидчив. Иное бранное слово его повергало в сильнейшее уныние, доводило до слез.
Возвратился отец и ругнул Степановну за то, что обед не готов. Степановна, разобиженная взыскательностью мужа, попрекнула его тем, что он спьяна, должно быть, действительно не вслушивался в слова отца дьякона и вместо того, чтобы сделать рамы сосновые, смастерил березовые…
— Скоро ли еще ужо возьмут их, ищи охотников! — говорила она резко. — Косяки-то оконные не во всех домах, поди, одинаковы… Не по мерке для тебя сделаны? Таковский и есть… — резко говорила она. — Не трескал бы винища-то своего проклятого, так и было бы поздоровее…
Степановна была твердо убеждена в правоте мужа, но говорила таким образом просто со зла. Подлила масла в огонь Катерина Степановна… Никита пуще заругался; жилы раздулись на его морщинистом лбу, губы дрогнули, — и он крепко хватил жену по спине своим дюжим кулаком. Началась драка… Вся избитая, Степановна убежала из дома.
Вечером, когда Степановна возвратилась домой от кумушек, к которым бегала поведать про свое горе, про своего «изверга окаянного», опять поднялся вой, завязалась страшная брань, Андрюша весь бледнешенек сидел за печкой и трясся как в лихорадке; зубы его невольно стучали, когда который-нибудь из родителей сильнее возвышал голос… В самый разгар свалки в дверях показался хозяин дома — отец Василий. Мерного поступью приблизился почтенный человек к ругавшимся.
— Нехорошо, нехорошо, Никита, вы живете! — кротко заговорил он. — С утра до вечера у вас шум да крик: постояльцам покоя не даете. На что же это похоже! — Священник погладил, по привычке, свою бороду и строго посмотрел на своих духовных детей. — Что у вас тут такое? — продолжал он. — Что вы делите?.. Ты знаешь, Катерина, что сказано в священном писании: жена должна покоряться и уступать своему мужу, — он господин ей…