Темные силы
Шрифт:
Вернувшись к себе в кабинет, я открыла сейф и зачем-то стала перекладывать папки с уголовными делами, — наверное, чтобы успокоиться, потому что эти папочки, особенно сложенные по порядку, обычно возвращали мне душевное равновесие. Убедившись, что с делами полный порядок, я вынула из самого низа пачки толстую «корочку» с хозяйственным делом, невесть как затесавшимся в мои убои и прочие преступления против личности. Наверное, Лешка тогда болел, шеф передал мне дело на время, а потом я пожадничала и не стала отдавать дельце в чужие руки.
«Корочка» навела меня на мысль, что можно поменяться с Горчаковым: отправить его с Библией за консультацией к святым отцам, а я в это время съезжу с Синцовым в область.
Я дернулась в дверь горчаковского кабинета, но она была закрыта.
А, ладно; на всякий случай я сунула Библию в сумку и через сорок минут уже ехала в машине рядом с Синцовым.
Манера его вождения ничуть не изменилась; в городе мы лавировали среди транспортных потоков, чудом просачиваясь между грузовиками и трамваями, объезжали по встречной тех, кто не особо торопился, и умудрялись юркнуть в еле заметное пространство в своем ряду ровно за секунду до, казалось бы, неминуемого лобового столкновения. Так что я вздохнула с облегчением, когда мы вырвались на пригородную трассу и помчались, не сдерживаемые больше встречными и попутными. О делах мы с Андреем упорно не говорили, а полдороги и вовсе молчали. Он был не то чтобы сосредоточен на дорожной обстановке, нет, он сам неоднократно говорил: «Вожу, как дышу», знаки и сигналы светофора воспринимал скорее подсознанием, чем сознанием, а просто думал о чем-то своем, да и я, открыв окошко, наслаждалась свежим ветерком и запахом молодой травы, и мне не хотелось ничего обсуждать. Вообще Синцов из тех людей, у которых есть такое незаметное достоинство — с ними можно комфортно молчать. И только с возрастом понимаешь, что твои лучшие друзья — как раз из этих людей.
Из-за поворота выскочила стайка юнцов на мопедах. Синцов ловко объехал их и чертыхнулся:
— Путаются под ногами…
Юнцы же умчались на рычащих агрегатах, хохоча и что-то выкрикивая, и я засомневалась, что они нас вообще заметили.
Я фыркнула, потому что вспомнила, что Мой балбес второй год бредит мотороллером. В прошлом году он как с ума сошел, стал клянчить: «Мама, купи мне мотороллер!», а увидев агрегат, стоящий на улице, начинал вокруг него ритуальные пляски, и лицо у него светилось одухотворенным светом, как у дикаря, перед которым вдруг возник вожделенный фетиш, прежде являвшийся лишь в волшебных снах. Мне-то этот пресловутый мотороллер представлялся самоубийственной машиной, и все вокруг рассказывали страшилки про подростков, не успевших отъехать от дома и поломавших окрестные деревья и собственные руки-ноги. Мой же сын, в ответ на пересказ этих травматологических страшилок, с пылом заверял меня в том, что он намерен скрупулезно соблюдать правила дорожного движения и вообще, сев на мотороллер, будет осторожен, как шпион в тылу врага. Я ломалась и раздумывала.
У Хрюндика же теплилась надежда на то, что я все-таки соглашусь и куплю ему этот фетиш, пока он не совершил досадный прокол. Мы куда-то ехали на горчаковском драндулете; всем выводком — я и Сашка сзади, а Хрюндик на переднем сиденье, рядом с нашим водителем, и всю дорогу ныл:
— Почему мы так медленно тащимся? И вообще, нельзя так скучно ехать! Дядя Леша, поехали по встречке, хоть какое-то развлечение! И скорость прибавьте, мы же не на ишаке едем! А слабо сделать двести тридцать? Ну, хоть двести двадцать!
Так он гундел до тех пор, пока мой муж не подал негромкую реплику:
— И это говорит человек, который просит купить ему мотороллер!
Гошка мгновенно скис и заткнулся. Потом стал горячо заверять нас, что это он так неудачно пошутил, но Стеценко был беспощаден:
— Нет уж, слово не воробей, обнаружил ты свое истинное лицо…
Я рассказала эту историю Синцову, но он посочувствовал не мне, а Хрюндику.
— Я тоже не понимаю, как можно ехать медленно, — и тут же втопил так, что у меня заложило уши.
Мы со свистом мчались мимо куцых придорожных лесочков, лысых колхозных полей, безлюдных деревушек, и если бы кто-нибудь приличный, не из правоохранительных органов, спросил, о чем я думаю, глядя на родимый край, он был бы очень удивлен, поскольку я машинально прикидывала, сколько трупов, о которых не знает милицейская статистика, покоится на этих бескрайних угодьях, и насколько удобно, угрохав кого-нибудь в городе, отвезти тело сюда и прикопать в ближайшей канаве, чтобы оно истлело, никем не найденное. Ведь ни дачники, ни колхозники тут не гуляют, судя по тому, что сейчас разгар рабочего дня, а ни души не видно; ни грибы, ни ягоды на этих зараженных ядохимикатами почвах не растут, водители проезжающих машин тут не останавливаются, разве только по нужде, но ради этого они не будут скакать по канавам, потому что прятаться не от кого, транспорт тут ходит с периодичностью редкого городского трамвая в час пик. О, сколько нам открытий чудных готовит заблудившийся на здешних просторах бульдозер, или сумасшедший грибник, вышедший из лесного массива и увязший по колено в грязной пахоте… Тем более, что концов по убийствам упрятанных тут жертв не найти даже самым классным сыщикам, если только не поможет счастливый случай.
Представьте, что пытливым туристом случайно выкопана из болотистой почвы чья-то берцовая кость. Если он не бросил ее тут же в ужасе и не бежал оттуда сломя голову, а зачем-то понес находку в местную милицию, сюда приедут раздраженные опера и без всякого удовольствия извлекут из стихийного захоронения остальные части скелетированного трупа, соберут их в кучку и сдадут на экспертизу. А не менее раздраженный от пустой работы эксперт наковыряет какую-нибудь дырочку в черепе, не предусмотренную природой, — и нате вам, завертелось. Прокуратура возбудит уголовное дело по факту убийства, а что делать операм, если они не знают даже, когда в местном болоте был закопан труп, этим летом или пару лет назад, а уж тем более откуда его привезли и как звали потерпевшего.
Все это тайна, покрытая мраком, и таковой останется, если только кто-нибудь из городских следователей не начнет разыскивать конкретного человека, проверять все неопознанные трупы, случайно не обнаружит опознавательную карту на этот труп, и не прикинет на своего потеряшку, а дальше все — опять же случайно — пойдет в цвет. Но теперь таких дотошных следователей мало, в нынешней профессиональной среде не принято самолично трудиться — копаться в опознавательных картах, лопатить сводки, не барское это дело. Нынешние следователи ограничиваются тиражированием запросов со стандартным текстом, на которые им присылают такие же стандартные ответы, и неизвестно, что труднее — обнаружить труп в пригородной болотистой почве или найти сведения о нем в пучине курсирующих между подразделениями типовых бумажек.
— Чего приуныла, Маша? — спросил Синцов, даже не глядя в мою сторону, и я в который раз поразилась, как чутко он улавливает настроение.
Интересно, что это, флюиды какие-то, витающие в воздухе? Телепатия? Интуиция?
— Думаю про то, как все вокруг разъедает профанация, — нехотя ответила я.
Синцов хмыкнул.
— Небось, смотришь на придорожные канавы и прикидываешь, сколько трупов здесь закопано? И безо всяких перспектив раскрытия?
Вот откуда он узнал, о чем я думаю? Или, может быть, у старых следственно-оперативных ищеек настолько стандартное мышление, что нетрудно догадаться: при взгляде на любой объект они думают о трупах, потому что, как в бородатом анекдоте, они всегда об этом думают?