Тёмные сказки
Шрифт:
Его глаза… Может быть, показалось? Сияние Колиных глаз пошло на убыль. Того явно что-то терзало изнутри, но что? В голубой лазури, такой мягкой и чистой, появились красноватые прожилки, намекающие на угрозу, желающие испепелить.
– Говори же! – взмолился Актаков.
– Если Глаголющий не будет услышан, – продолжал Коля, – а Слово не станет снова Словом Живым в умах людей, то тогда наступит второй этап. Он будет кратким, но действенным. Случится затмение. О, нет, не Луна скроет Солнце от наших глаз, но закроется Око Господне и станет темно, как в желудке у дьявола. Даже
Коля снова замолчал. Каждое последующее слово давалось ему тяжелее предыдущего, и казалось, что вскоре он будет способен издавать лишь нечленораздельные звуки. Раздвоение личности – это ещё не беда, а вот когда эти личности начинают вести борьбу между собой… Но внутри Коли заключалось не две, а как минимум три личности.
Актаков мысленно ухватился за воспоминания о сегодняшнем неудачливом и сером утре, и это несколько помогало, хотя всё равно не могло избавить от противостояния, происходящего внутри.
Он знал, что Коля мог бы рассказать намного больше того, что он уже сказал, но кто-то или что-то не позволяет ему этого сделать, иначе будет разрушен тот мир и тот порядок, к которому они привыкли. Актаков уже ощущал себя на месте Коли и всей той половиной, которая воспринимала голубое сияние его глаз, восторгался им, сочувствовал ему и поражался, как же тот смог всё это вынести.
За доли секунды произошли странные перемены во всём. Палата как будто наполнилась чем-то материальным, и шторма сменяли штили, а потом всё шло по новой. Коля и Актаков превратились в марионеток, исполняющих чужую волю.
– И после этого наступит третий этап, – Коля уже не говорил, а кричал, словно пытался перекричать завывания обезумевшей толпы, противостоящей ему. Красные прожилки в его глазах утолщались и увеличивались в размерах. – Это будет заключительный этап перед приходом Господа Бога нашего на землю многострадальную! Все живущие проклянут тот день, когда пошли по пути греха, и дьявола проклянут тоже. Только пройдёт уже время раскаяний, и каждый будет в ответе за все свои поступки! Они будут рыдать, но это – пустяк в сравнении с тем, как рыдал Отец наш, видя, что мы тут творим!
Они узнают, что не существует никакого дьявола, кроме того, который прячется в каждом человеке. Они будут оправдываться, но не смогут оправдаться, потому что им в укор поставят тело Глаголющего, которого они убьют, и вынесут на всеобщее обозрение и осмеяние. Так закончится эра человечества.
– Неужели у нас нет никаких шансов? – спросил подавленный Иван Фёдорович.
– Боюсь, что так. Если и есть ещё возможность повернуть на тернистый путь раскаяния и спасения, то это надо делать немедленно, иначе будет слишком поздно. Вы знаете, Иван Фёдорович, мне кажется, что предпринимать что-либо уже бесполезно. Я слышал Глаголющего и боюсь, что он уже умер.
– Этого не может быть! Где он?! Кто он?! Как его зовут?! – Актаков лихорадочно принялся соображать, но ничего не получалось, так как оставалась ещё та часть, которая требовала немедленно поставить диагноз этому человеку, прописать лекарства и оставить в покое.
– Я не знаю, – ответил Коля.
– Но ты же говорил… – Актаков запнулся, подбирая слова, а потом продолжил. – Но ты же говорил, что видел и слышал его! Ты же не хочешь обмануть меня?! Где он?!
– Я не обманываю Вас, – сказал Коля, перейдя на полушёпот. – Я его слышал, когда не слышали остальные, я видел его, но только здесь, – при этом он приложил руку к своей голове.
Внезапно связь, державшая Колю и Актакова в едином потоке, оборвалась. Актакова обуяла слепая ярость, и он понял, что до сих пор его просто-напросто водили за нос. Но он был врачом-психиатром, а потому умел держать себя в руках.
Он хотел задать Коле очень важный вопрос, с которого, по большому счёту, и надо было начинать, но он не находил в себе моральных сил сделать это. Он понимал, что если сейчас откроет рот, то обрушится на несчастного безумца всей своей «тяжёлой артиллерией», и тогда уж тому несдобровать. Но он не мог сделать этого. Душа и сердце восставали против.
В это же время с Колей происходили странные вещи. Он весь скукожился и перестал понимать, что происходит вокруг, а, может быть, потерял интерес ко всему происходящему. Его глаза, начавшие было тускнеть, разгорелись с новой силой, но не приятным голубым, а устрашающим багрово-красным светом.
Это было уже что-то из области мистики и фантастики, и Актаков попытался сосредоточиться на чём-то более реальном, чем эти глаза.
За окном палаты было всё то же расколотое серое небо, которое никому не предвещало ничего хорошего. Несмотря на это, оно немного помогло Ивану Фёдоровичу прийти в себя и взглянуть на всё с другой точки зрения. Что ни говори, но этот человек – сумасшедший. Более того, болезнь его очень заразна. И не зря его положили на вязки, возможно, он владеет гипнозом. Чушь, которую он несёт, может быть, и замечательная, но, тем не менее, несусветная и ничего не значащая. Ему необходимо назначить курс лечения, избавляющий от навязчивых идей…
Размышления врача прервал полустон-полувсхлип, который издал больной. Коля уже полностью перевоплотился и теперь соответствовал пометке «буйный», поставленной на его карточке. Глаза пациента походили на налитые кровью искры, готовые испепелить всё, что попадёт под их взор.
– Коля? – вопросительная интонация выдавала скорее непонимание ситуации, нежели страх, зародившийся в душе у Актакова.
– Да? – таким голосом можно было бы поинтересоваться, не хочет ли человек продать свою душу за двадцать – тридцать серебряников.
И снова глаза Актакова и глаза Коли встретились, и снова между ними возникла сверхъестественная связь, но если раньше эта связь была между теми их половинами, которые были готовы к взаимопониманию и состраданию, то теперь она связывала самые тёмные, глухие и грязные закоулки двух потерянных душ. Это было похоже на магию. Магию, от которой не стоит ожидать ничего хорошего.
«Вот мы и встретились. Кто бы мог предположить, что пройдёт всего пара тысяч лет».
«Ты абсолютно прав. Тогда я тоже был пророком, и во мне тоже происходила борьба, но ты помог мне. Именно мне, а не Пророку».