Тёмные сказки
Шрифт:
Мы снова заговорили на отвлечённые темы, обсуждая погоду и международное положение, и я потерял бдительность. Жена его вернулась чуть позже – она с кем-то разговаривала по телефону, – и вроде бы ничего не предвещало беды. Лишь раз я напрягся, когда меня спросили, с каких это пор принято ходить в гости в пять утра, но потом снова расслабился, объяснив это тем, что у меня нет часов, и вообще я в последнее время потерял ощущение дня и ночи.
Думаете, они подарили мне часы? Как бы ни так! Через полчаса в дверь постучали, а затем я оказался в фургончике с красным крестом, намалёванным с внешней стороны.
Обещали отобрать рукопись. Они это сделают, уж будьте уверены, но пока у меня осталось несколько минуток, я собираюсь
В последние несколько часов я ощущаю, что силы, заключённые во мне, приходят в движение. Уже пару раз у меня ручка выпадала из рук, но, скорей всего, это не из-за усталости, хотя и из-за неё тоже, но, вместе с тем, я терял сознание, и совершенно не помню, что со мной происходило за это время. Когда я приходил в себя, то у меня очень болели все конечности, а голова просто раскалывалась.
Я чувствую, что всё глубже и глубже погружаюсь в мир видений, и это пугает меня не меньше чем всё остальное. Оба голоса – и Дракона, и Последнего Пророка – мне уже изрядно надоели, и я молюсь, чтобы это всё поскорее закончилось. Никто не может знать, как тяжело находиться в той ситуации, в которой оказался я.
Уже в третий раз я потерял сознание, а когда пришёл в себя, то обнаружил, что моя правая рука разбита в кровь, а на внутренней обшивке автомобиля видны чёткие отпечатки моих кулаков. Теперь уж совершенно точно у меня отберут мою писанину, и я не смогу, не успею…
Машина остановилась. Сейчас придут те крепкие парни в белых халатах, которые меня сюда грузили, и препроводят на новое место жительства. Но больше всего меня пугает не это, а то, что мне в голову, ко всему вдобавок, запихнули кусок льда, и теперь он там плавится…
Ну, вот и всё. Если кто-то когда-то это будет читать, пусть знает, что я ни о чём в своей жизни ни жалею. Каждая секунда, прожитая мною, прожита не зря. Быть может, человечество сможет ещё повернуть на другой путь и обрести спасение. Я…
Теперь Колины глаза не были наполнены ни красным, ни голубым сиянием, но также они не были и тускло-серыми, а стали серебряно-стального цвета, причём, без зрачков. В пору было и удивиться, и ужаснуться.
– Что с Вами творится, Коля? – спросил Актаков.
Новый пациент, в который раз, с интересом рассматривал своего лечащего врача. Только теперь в его взгляде не было ничего человеческого. Так могла бы смотреть змея на свою жертву перед тем, как полакомиться ею. В глазах плескалась ртуть, изо рта то ли ощеренного, то ли искривлённого судорогой не доносилось ни звука, если не считать полувсхлипы-полувздохи, которые, при желании, можно было принять за учащённое дыхание.
Иван Фёдорович обратил внимание на то, что путы Коли в некоторых местах были пропитаны кровью. Откуда это?
– Стигматы, – подсказал Коля, словно он слышал то, о чём думал Актаков. Его голос не был похож на обычный человеческий голос. Скорее, это было дыхание, оформленное в буквообозначающие звуки.
– Что? То есть это получается… – Актаков не в силах был продолжать. Им, в который раз за день, обуревали противоречивые чувства. Он хотел помочь этому несчастному, но, в то же время, он его ненавидел, хотя даже под угрозой убийства не смог бы ответить, почему так происходит.
Снова повисла густая тишина, которую вполне можно было потрогать руками, вдохнуть… Она тяготила и не давала сосредоточиться на каких-то конкретных мыслях. Что-то происходило.
Актаков чуть было не выбежал из палаты, чтобы вдохнуть свежего воздуха, но удержался. Тут явно что-то происходило, но он никак не мог понять, что именно. Мистическая пелена окутывала его сознание, и Иван Фёдорович то находился на пороге великого открытия, то погружался в непроглядный мрак непонимания.
Коля лежал спокойно, словно чего-то ожидая.
– Кто ты? – спросил Актаков.
– Я – парадокс, – ответил Коля. – Я – поле брани. Я воплощение всех сражающихся сил. Я и Дракон, и тот, кто ему противостоит, а также я тот, кто выступает беспристрастным судьёй в этом вечном споре.
– Я не понимаю, – сказал Актаков.
– Это неудивительно, – спокойно проговорил Коля. – Ты в высшей степени невнимателен. Я рассказал тебе уже обо всём, а ты до сих пор не можешь понять, что к чему, а, может быть, ты просто не хочешь ничего понимать, ведь так жить гораздо проще.
– Ты болен! – произнёс Актаков, теряя самообладание. Он уже был готов взорваться.
– Нет, это ты болен, – всё тем же беспристрастным тоном констатировал Коля. – Вы все больны, но даже не осознаёте этого. Вы не хотите признаться в своей болезни даже самим себе, а, между тем, ваша болезнь быстро прогрессирует, и уже совсем скоро придёт время горькой расплаты. Эта болезнь называется грех, и она смертоноснее чумы и заразнее холеры. Вы уже подошли к своему концу. Вы стоите на краю пропасти и смотрите вниз, но по какой-то причине думаете, что внизу раскинулись плодородные долины, которые вы ещё не успели испоганить. На самом деле в каждом из вас есть и Дракон, и Пророк, но вы предпочитаете слушать первого, а не того, кто хочет помочь вам спастись. Вы специально давите в себе Глаголющего, чтобы не задумываться ни о чём, что вам неудобно. Вы давите в себе Пророка и вскармливаете Дракона. Так удобней, Дракон дарит вам минуты ложной радости, а Пророк годы, а то и десятилетия истинного страдания. Судья безмолвен, и лишь изредка вы чувствуете угрызения совести, но вы предпочитаете не замечать этого. Так легче. Вы подкупаете своих судей, чтобы они не видели, не слышали, не замечали. Ваша болезнь смертельна, причём, не только для тела и не столько для него, как для души. Пророк начинает пророчить с самого вашего рождения, но вы не слушаете, иначе бы все люди уже давным-давно спаслись бы. Он мучается, не в силах пробудить в вас желание жить так, как надо. Вы сами лишаете его голоса. Вы заражаете его своею болезнью и с удовольствием смотрите, как он умирает. Может быть, вы не понимаете, что, когда в вас умирает Глаголющий, то наступает затмение и Вечная Тьма. Вам всё равно, ведь вы привыкли поклоняться Дракону, который балует ваши тела, но, вместе с тем, пожирает ваши души. Для человечества была одна-единственная возможность. Должен был появиться тот, кто смог бы пробудить в каждом человеке Пророка. Но ваша болезнь была уже слишком запущена, а Глаголющие либо мертвы, либо уже бились в предсмертных агониях, и поэтому, когда Вестник сошёл на землю, то не смог найти Глаголющего в людях, кроме одного. Был один человек, который не так сильно был подвержен вашей болезни. Он услышал. Но вы, а точнее ваши Драконы, сделали всё возможное, чтобы изолировать этого человека, дабы он не смог вмешаться в уже установленный порядок. Они ужасно боялись, что кто-то сможет пробудить Глаголющих и спасти человечество. Спасти души – значит, вырвать их из когтей этих Драконов. Вы все больны. Вы больны Драконами, и эта ваша болезнь будет способствовать вашим вечным мучениям. Но здесь с вашей болезнью легче, потому что, если вы вдруг сможете справиться с Драконом, то у вас появятся стигматы, и вы будете испытывать физическую боль. Духовная болезнь является обезболивающим для физического тела.
– Вы бредите, – сказал Актаков, уверенный, что его пациент тронулся рассудком. – Вас надо лечить.
Нельзя сказать, что Актакова не задела за живое эта речь, но теперь он пытался не допустить чувства родства с этим человеком. Иван Фёдорович понимал, что, если он вновь допустит установление связи с ним, то не сможет найти себе места. Тем более, в Коле не осталось ничего, что могло бы притягивать. Остался только холодный отталкивающий свет, от которого стыла кровь в жилах. Серебристо-стальной цвет глаз, словно в них разлилась ртуть.