Темные сонеты леди

ФРЕЙД – сорок пять лет

ОТЕЦ – сорок с небольшим

МАТЬ – сорок с небольшим

ДОРА – восемнадцать

ВОЛЬФ – двадцать с небольшим

ГЕРР КЛИППШТЕЙН – ближе к сорока

ФРАУ КЛИППШТЕЙН – тридцать

МАРСИ [2] – двадцать

Вена осенью и ранней зимой 1900 г., другие времена и места в период с 1896 до 1902 гг. Декорация представляет собой все эти места одновременно, включая письменный стол ФРЕЙДА, стул и кушетку, диван и несколько самых обычных предметов мебели в доме ДОРЫ, столовая в отеле, кровать в глубине сцены, гостиная в доме у озера, кабинет ГЕРРА КЛИППШТЕЙНА, улица, берег озера, лестницы,

ведущие на различные уровни. На авансцене диванчик на двоих, над которым по большей части или полностью воображаемая рама становится окном, зеркалом и рамой картины, в зависимости от того, как соотносятся персонажи в этот конкретный момент. Что представляет собой та или иная часть сцены в любой конкретный момент зависит от того, что и когда делают там персонажи. Люди – реальная география. Единство декорации – момент важный. Никаких изменений по ходу спектакля быть не должно, за исключением естественной миграции бутафории, а иногда перемещения деревянных стульев, осуществляемой актерами в соответствующих ролях. МАТЬ в этом смысле весьма полезна: ее навязчивое стремление к чистоте предоставляет ей широкие возможности для того, чтобы что-то переставлять или передвигать. МАРСИ тоже может внести свою лепту, хотя главная ее работа – заботиться о двух детях Клиппштейнов, Петере и Гриндль, роли которых исполняют две куклы в полный детский рост, в викторианской детской одежде, без волос и лица, с пуговицами вместо глаз. Если бутафорию или детей требуется переставить, МАРСИ или МАТЕРИ следует проделать это во время пауз, которые заполняются вальсами. Время и пространство подвижны, и за исключением коротких периодов времени, необходимых для переодевания, все персонажи должны находиться на сцене и не застывать. Если они не участвуют в действе, но продолжают заниматься своими делами в других частях сцены, с тем, чтобы уже быть наготове к картинам, в которых участвуют. Непрерывность движения спектакля – неотъемлемая часть сюжета. ДОРА может наблюдать за ФРЕЙДОМ с другой стороны сцены, входить и выходить из любой картины по необходимости, и мгновенно принимать участие в последующей картине. Время и пространство постоянно проникают друг в друга. Не должно быть никаких затемнений, за исключением специально оговоренных. Каждая картина плавно перетекает в следующую, без разрыва и паузы. Число картин – на усмотрение режиссера и для удобства актеров, но действие всегда непрерывное. Ни при каких обстоятельствах текст не должен искажаться акцентами актеров.

(Какое-то время мы слушаем вальсы Штрауса, а к окончанию последнего, «Императорского», свет в зале начинает гаснуть и медленно разгораться на сцене. Когда звук горна возвещает о последней части вальса, на сцене появляется ДОРА, выходит на середину, вроде бы танцует, застенчиво, но останавливается, когда видит МАТЬ, которая выходит в гостиную, чтобы стереть пыль. ОТЕЦ появляется несколько мгновений спустя, идет в кабинет ФРЕЙДА, смотрит в окно. Следом за ним ВОЛЬФ, подходит к креслу ОТЦА, садится в него. МАРСИ выкатывает коляску с двумя куклами-детьми. Выходит ГЕРР КЛИППШТЕЙН, за ним – ФРАУ КЛИППШТЕЙН, коротко встречается взглядом с ДОРОЙ. И когда вальс близок к завершению появляется ФРЕЙД, берет из коробки на столе сигару, садится под затихающий гром музыки. Все актеры на мгновение замирают, следует громкий щелчок, и свет ярко вспыхивает – словно все разом сфотографированы, и каждый отделен от остальных. Тут же ФРЕЙД начинает говорить, как бы продолжая разговор с ОТЦОМ, а остальные занимаются своими делами: МАТЬ вытирает пыль, МАРСИ прогуливает детей и т. д.)

ФРЕЙД. Как я понимаю, эта болезнь появилась у вас еще до свадьбы.

ОТЕЦ. Разумеется. За кого вы меня принимаете?

ФРЕЙД. На этот счет ничего сказать не могу, но чтобы помочь вам, я должен задавать вопросы и рассчитываю услышать в ответ правду.

ОТЕЦ. Это я понимаю. Излечение возможно?

ФРЕЙД. Я готов за это взяться.

ОТЕЦ.

Моя сестра говорила, что вы очень одаренный. Думаю, вы лечили ее от нервного расстройства.

ФРЕЙД. Да, я помню. Как она?

ОТЕЦ. Все у нее хорошо. В смысле, она умерла. Вашей вины в этом нет. Вы лечили и моего брата Отто. Старого безумного Отто, как мы его называли. (ФРЕЙД смотрит на него). По-доброму, естественно.

ФРЕЙД. Очень несчастный человек.

ОТЕЦ. Ну, не знаю. По мне он совершенно счастлив. Имитирует голоса домашних животных. И у него получается отлично, если кому-то хочется это слышать. Послушайте, скажите мне правду, эти нервные заболевания иногда… э… передаются по наследству?

ФРЕЙД. Такое возможно. А почему вы спрашиваете?

ОТЕЦ. Дело не во мне… Я вполне нормален. Во всяком случае, так думаю. Я тревожусь о моей дочери.

МАТЬ. Дора, почему ты никогда не помогаешь мне с уборкой?

ОТЕЦ. Моя дочь – удивительная девушка. Красивая, умная… У меня нет слов, чтобы сказать, как она дорога мне, всем нам.

ДОРА. Мама, папочка поправится, так?

МАТЬ. Твой отец опять заболел? До чего у него слабое здоровье. Тебе лучше держаться от него подальше. Я бы точно держалась, если бы могла. Одному Богу известно, что ты можешь от него подхватить. Протри этого фарфорового бычка, дорогая. Молодец. Нет, ЭТОГО!

ОТЕЦ. Мы очень близки. Во всяком случае, были близки.

ДОРА. Я не знаю, что сделаю, если что-то случится с папочкой.

ОТЕЦ (обращается через сцену к ДОРЕ). Моя Дора просто прелесть. И все у нее будет хорошо, что бы ни случилось с ее бедным старым папочкой.

ДОРА. Но мне не нравится, что ты постоянно болеешь. Это эгоистично.

ОТЕЦ. Тогда я поеду в Вену, посещу доктора Фрейда, и он меня вылечит, идет?

ДОРА. Доктор Фрейд – хороший специалист?

ОТЕЦ. Твои тетя Сильвия и дядя Отто говорили, что лучший.

ДОРА. Но тетя Сильвия умерла, а дядя Отто – безумец.

МАТЬ. А мне Отто нравится. Когда я видела его в последний раз, он мычал, как корова. Гостей немного смущало, признаю, что он говорил со своей едой, с вожделением смотрел на ростбиф, смеялся, глядя на сливки, но я к этому привыкла. (Смотрит на ОТЦА). К чему только мы ни привыкаем. Протри вот то пятнышко, около грелки для ног.

ОТЕЦ (обращаясь к ФРЕЙДУ). Скажите, пожалуйста, а не согласитесь вы принять Дору, чтобы заверить нас, что ничем серьезным она не больна? Тем самым вы принесете нам безмерное облегчение.

ФРЕЙД. А что не так с вашей дочерью?

ОТЕЦ. Она падает в обморок, у нее головные боли, затрудненное дыхание, боли в животе, но врачи не могут определить физическую причину для всего этого. Она в глубокой депрессии, и не мать нашла написанную ей записку, которая очень нас встревожила.

ДОРА. «Дорогие мама и папа. Недавно я много думала о смерти. Какое умиротворение она принесет и как будет чисто».

МАТЬ. Дора, почему ты не протираешь столовые приборы?

ОТЕЦ (проходит мимо стола, за которым КЛИППШТЕЙНЫ пьют чай с МАРСИ и детьми). И она воображает что-то ужасное обо мне, о наших друзьях Клиппштейнах, и все больше грубит своей матери, а этого я потерпеть не могу.

ДОРА. Я протирала столовые приборы в четверг.

МАТЬ. Если не протирать столовые приборы, они гниют.

ДОРА. Столовые приборы не гниют. Гниют люди.

МАТЬ. Разумеется, гниют, но это не мешает нам время от времени поглаживать их, так? Так что будь хорошей девочкой и протри столовые приборы. Тогда Бог улыбнется тебе и найдет мужа.

ДОРА. Мы никогда не пользуемся этими столовыми приборами.

МАТЬ. Мы должны использовать наши лучшие столовые приборы за едой? Класть в рот? Откуда мы знаем, что на них может попасть? Мы не эрцгерцоги. У тебя грязные руки, Дора. Помой их.

ДОРА. Руки у меня чистые.

МАТЬ. Грязные руки – грязные мысли.

ДОРА. Мои руки красные от частого мытья.

МАТЬ. Ты такая красотка, Дора, у тебя такие грустные глаза, такая изящная фигура, ты грациозна, умна, у тебе хорошие волосы, но ни один мужчина в здравом уме не посмотрит на тебя. Знаешь, почему?

ДОРА. Потому что я умнее их.

МАТЬ. Потому что посмотри на свои руки. Они выглядят, как крабовое мясо, отвратительные, и такие грязные. А еще ты слишком худа. Ты больна?